Я задыхаюсь от запаха экскрементов и крови. Заметив, что мне нехорошо, мой гид произносит тоном усердного чиновника:

– Сожалею, лейтенант, когда этих свиней бьют палками, у них начинается понос.

От вида умирающих людей у меня мороз пробегает по коже. Но безмятежно-внимательный вид лейтенанта Оки не позволяет мне выказать отвращение. Я не могу проявить неуважение к его работе. Боясь насмешки над собственной слабостью, я сглатываю горькую слюну и произношу несколько хвалебных слов. Он благодарит меня застенчивой улыбкой.

Пыточные камеры находятся в конце коридора. Лейтенант выбрал их сознательно, чтобы крики несчастных узников разносились по всей тюрьме. Желая продемонстрировать свое мастерство, он приказывает помощнику возобновить допрос.

От женского вопля волосы встают дыбом у меня на голове.

– Коммунистке насыпали соли на рану, – поясняет лейтенант.

Помолчав, он добавляет:

– Когда я учился, наш инструктор часто повторял: женщины переносят пытки терпеливее мужчин. Эта мерзавка особенно упряма.

Он открывает дверь. В центре комнаты, в очаге горит огонь, в бронзовом тазу разогревают металлические прутья. Жара стоит невыносимая. Два палача с волосатыми руками выливают ведро воды на обнаженную женщину. К ней склоняется переводчик.

– Говори! – кричит он по-китайски. – Если все скажешь, императорская армия пощадит твою жизнь.

Она стонет, шепчет срывающимся от боли голосом:

– Проклятые японские собаки…

– Что она говорит? – спрашивает лейтенант Ока.

– Она оскорбляет господ императорских офицеров.

– Скажи, что ее товарищи во всем сознались. Только она не желает сотрудничать. К чему упираться?

Женщина съеживается. Я вижу, как дрожит ее окровавленная спина с заломленными назад руками.

Лейтенант наносит ей жестокий удар ногой. Она опрокидывается на бок, поворачивает к нам распухшее посиневшее лицо.

Придавив ей лицо сапогом, лейтенант улыбается:

– Скажи, что, если она не заговорит, я засуну ей в задницу раскаленную кочергу.

Китаец спешит перевести его слова несчастной. Она перестает стонать. Все смотрят на полумертвое тело женщины. Лейтенант делает знак переводчику, хватает ручку и листок бумаги. Внезапно женщина выпрямляется и начинает вопить, как вырвавшаяся из ада фурия:

– Убей меня! Убей меня! Все вы прокляты…

Лейтенант не ждет перевода – смысл сказанного понятен ему без слов. По его знаку палачи бросаются на женщину, удерживая ее за плечи. Лейтенант берет раскаленную докрасна кочергу.

Узница заходится в крике, от ее тела поднимается зловонный дым. Я отворачиваюсь. Лейтенант бросает кочергу в таз и смотрит на меня, загадочно улыбаясь.

– Перерыв. Мы продолжим позднее.

Он увлекает меня в другие камеры, со скрупулезной точностью исследователя объясняет во всех подробностях назначение крючков, хлыстов, палок, иголок, кипящего масла и перечной воды. Мы заходим в его кабинет, и он предлагает мне стаканчик сакэ.

– Прошу меня извинить, я никогда не пью среди дня.

Он хохочет.

– Любая тюрьма похожа на королевство со своими собственными законами. Сакэ заставляет мозг работать активнее, будоражит воображение, помогает бороться с усталостью.

Я прощаюсь под предлогом срочной встречи. На пороге он спрашивает:

– Надеюсь, вы в скором времени посетите нас снова?

Я молча киваю.

У себя в кабинете я составляю рапорт для капитана Накамуры, в котором расхваливаю работу лейтенанта Оки: «Этот человек работает очень тщательно и дотошно. Он всей душой предан императору. Следует дать ему полную свободу и позволить выполнять его обязанности с помощью надежных подчиненных. Человек извне может только нарушить налаженный ход допросов. Прошу вас, господин капитан, больше не посылать меня с проверками в тюрьму. Сегодняшний визит еще больше укрепил мою убежденность в том, что нельзя попадаться живым в руки врагов».

Три дня спустя солдат передает мне послание от Оки: лейтенант хочет переговорить со мной по важному делу. Я немедленно отправляюсь на встречу. Несмотря на жару, лейтенант вырядился в новенький мундир и сверкающие на солнце сапоги. Он приветствует меня улыбкой:

– У меня для вас хорошая новость. Человек, которого вы видели во дворе, заговорил. Во время последней облавы мы арестовали пятнадцатилетнего мальчишку. Его допрос состоится сегодня ночью. Хотите присутствовать?

При слове «допрос» у меня к горлу подступает дурнота. Я произношу несколько лестных слов в адрес переводчика лейтенанта и объясняю, что в моем присутствии нет никакого смысла.