Протиснулась внутрь.

— Гуляешь, голубка, гуляешь. Заставляешь ждать.

— Здравствуй, Норв. О-о, что это с тобой?

Буйные его кудри, принципиально ничем не прикрываемые в любую погоду, теперь прижимала пиратская повязка из яркого шарфа. Все остальное — глаза, улыбка, серьга в ухе — по-прежнему блестело и рассыпало рои праздничных бликов.

— Это? Глупости. Небольшая ссадина.

— Ну-ка, покажи… Не крути головой! Я врач или не врач?

— Да ерунда, я тебе говорю. Ну, Бог с тобой, смотри, коли приспичило. Обыкновенная шишка. Портит внешний вид.

И впрямь шишка. По виду — вчерашняя. С желто-лиловым ореолом во весь лоб.

— Подрался?

— Да что ты! У вьючной подпруга лопнула. Так, представляешь, пряжка мне прямиком промеж глаз и влетела…

— Да уж, пряжка, как же!

— Как Бог свят!

— Не богохульствуй, альхан. Ладно, ладно, пусть будет пряжка.

— Почему ты мне не веришь? Никогда не веришь! Я тебя хоть раз обманывал?

— Откуда я знаю? — я засмеялась.

Норв полез за пазуху.

— Видишь это? — потряс извлеченным из недр тонкого полотна рубахи объемистым кошелем, — Десять лиров. Кругленьких, толстеньких золотых лиров. Твоя доля. За две унции «сладких слез». Этого мало? По ту и эту сторону Кадакара тебе никто не даст больше двух с половиной за лот. Посчитай! И после всего этого ты говоришь, что я нечестен? На, бери, считай!

Он совал кошель мне в руки.

— О Господи, Норв! Да при чем тут деньги! Мне до этих денег дела нет…

— Я для нее корячусь, из шкуры вон, а ей дела нет?

Чертов альхан! Я схватила кошель, не глядя прицепила к поясу и повисла на Норвовой шее.

— Миленький мой, хороший! Да я, может быть, ревную просто, где ты, с кем ты, я же здесь, в глуши, одна-одинешенька, думаю о тебе, беспокоюсь, я же не денег жду, а тебя, ненаглядного, дорогого! Не обижай голубку свою, лучше поцелуй… м-м, еще раз… и еще, м-м, сладкий мой!

Некоторое время мы топтались в тесной арке, чуть не сшибли фонарь. Наконец Норв оторвался, глотнул воздуха.

— Что-то ты в этот раз больно горяча, Альса. Соскучилась?

— Ох, и соскучилась! Норвушка, я тебе кое-что скажу, не рассердишься?

— Что еще? — насторожился.

— У меня сегодня для тебя ничего нет. Понимаешь, не получилось. Этарда что-то пронюхала. Глаз с меня не спускает. Если она меня застукает, вышвырнет из Бессмарага, как котенка приблудного. Я и сейчас, с тобой встречаясь, страшно рискую… Норв! Ты рассердился?

Он знакомо поджал губы, глядя мимо меня в проем арки, в темноту. Правда, рук с плеч моих не убрал.

— Норв!

— Ладно, — проговорил он неожиданно мягко, — Я вернусь через месяц. У тебя будет достаточно времени. Ты уж постарайся, голубка, хорошо?

Я покачала головой.

— Норв, боюсь… Боюсь, с этим покончено. Меня теперь вообще не допускают в лабораторию и к складам. Норв, это серьезно. Этарда нашла мне другую работу.

Он отстранил меня, придерживая за плечи.

— Ах, вот почему ты такая ласковая сегодня! Поня-атно… — он покивал.

Во мне бушевал комплекс вины. Я с трудом подавила рвущиеся наружу уверения в том, что все это — временные трудности, что, конечно же, к следующему разу я приготовлю ему целую пропасть этих проклятых пилюль, что, если он захочет, разворую для него весь Бессмараг до последнего камешка. Но, черт побери, я же — аристократка, гордая лираэнка, а не деревенская простушка, обалдевшая от золотых перстней и бархатного плаща. В конце концов!

— Хорошо, Норв. Если ты рассматривал меня только как выгодного поставщика контрабанды, то с прискорбием заявляю, что моя лавочка закрывается. Ты хороший партнер, с тобой приятно было иметь дело. А сейчас — позволь раскланяться.

— Альса!

Он приподнял меня и встряхнул, да так, что от плаща отлетела фибула.

— Что ты болтаешь? Ну, что ты болтаешь! — подтащил мня к себе и обнял, подхватив спадающий плащ. — Ладно, ладно… потом. К черту. Да не хлюпай ты, не хлюпай. Сказала гадость, теперь хлюпает… Ну, кто обижаться-то должен, а? На глупость такую? Вот дурища-то. Дурища, голубка, дурища и есть. И за что я тебя люблю, дурищу этакую?

— Правда, любишь?

— Правда, правда. Особенно когда у тебя губа сковородником и нос распухший. Красавица ты моя. Кра-са-авица!

Ну вот, опять и смех и грех. Веревки вьет из меня этот альхан. Настоящее крокодильство это, ненаглядный мой.

— Послушай, Альса, голубка, — шептал меж тем ненаглядный, — Мы на денек задержимся здесь, время есть. Давай встретимся, помиримся как следует. У меня подарочек для тебя есть — загляденье. А то ведь я уеду, опять на месяц расстанемся.

— Сейчас же — зима, Норв! Я не снежная кошка, чтобы любиться в сугробе… Или ты к Эрбу меня приглашаешь? Чтобы потом вся деревня обо мне судачила? Благодарю покорно!