— Ваш обед, мессир. Извольте кушать.

— Что?

— Как дела? Почему мрачный такой? Э-э, а это что еще за новость?

Привычная рейка у него за плечом поменяла цвет. То есть, это была уже другая рейка, потолще и без полотняной обмотки. Я развернула парня спиной к себе.

— Что это у тебя…

Он дернул плечом, вырвался.

— Спроси его. Он расскажет.

— Мотылек?

— Пусти!

Оглянулся, полоснул яростным взглядом. Я растерянно заморгала.

— Он расскажет, — буркнул Мотылек уже спокойнее и мотнул головой в сторону сеней.

Взял у меня из рук поводок.

— Пойдем, Осенняя Листва. Пойдем со мной.

Они свернули за угол. Я пожала плечами.

Сыч сидел за столом и чинил пряжку на ремне.

— Что тут у вас опять произошло?

— Ничего особенного. Ты присаживайся, Альса, присаживайся. Вот, — он сдвинул обрезки кожи и показал мне несколько длинных щепок, перевитых полосами полотна, — Отдай девочкам. С извинениями. Хорошая была вещь.

Я повертела обломки в руках.

— Не понимаю. Сломалась?

Сыч с досадой плюнул на пол:

— Сломалась. Об колено.

— Зачем?

— Не «зачем», а «почему». Тварь потому что.

— Мотылек? Сломал лубок об колено?

— М-мотылек, — Сыч оскалился, — Я этому М-мотыльку… Да сядь ты наконец, не стой над душой!

Я села, не выпуская из рук сломанную рейку.

— Представь, сплю я себе на печке, сны приятные вижу. Вдруг среди ночи — кряхтенье, сопение, шебуршанье какое-то. Я спрашиваю — что такое? А он мне — ничего, мол. И — тишина. Не то что сопеть, дышать перестал. Ну, слез я, лампу нашарил. Огнивом — чирк, а в ответ — хрясь! Из закутка из евонного. И стоит красавец, в руках — обломки. Чтобы, значит, я ему рейку к крылу обратно не привертел. Ну, я ему привертел потом. Ручку от метлы.

Я подавила ухмылку.

— А крыло-то как? Ты взглянул?

— Да черт его знает. Зажило как будто. Я там пощупал, вроде не болтается. Ты извинись перед девочками от моего имени.

Я отодвинула злосчастные обломки.

— Неймется парню.

— Ясно, неймется. Но ведь велено было ждать. Нечего своевольничать.

Сыч с помощью ножа и гвоздя разогнул обломанный язычок на пряжке и аккуратно отложил его в сторону. Работал он нарочито медленно, стараясь унять гнев.

— Что, поругались? — посочувствовала я.

— Можно сказать и так, — теперь Сыч приделывал к пряжке все тот же гвоздь вместо язычка.

Он орудовал обухом топора, умудряясь точнехонько опускать его на металлический стерженек.

— Ухи я ему надрал. Пригрозил по заднице всыпать. Он у нас гордый — у-у!

— Мне тоже досталось. Таким меня взглядом одарил.

Часть гвоздя со шляпкой свернулась петелькой, охватив перемычку пряжки. Заостренный конец как раз касался внешнего конца.

— Эт’ что, — фыркнул Сыч в усы, — Я три новых слова знаю. Сугубо аблисских. Только они… кхм… не для словаря.

— Слушай, — я тронула его за рукав, — А гордец-то наш… в сугроб опять не полезет?

Сыч поднял глаза от работы, посмотрел на меня, прищурясь.

— Нет, — сказал он после паузы, — Нет. Он знает, что я прав. И потом, не такой он человек, чтоб подпорку из-под ног у другого вышибать. А дурь — она от молодости. Пройдет.

Мы помолчали. Сыч занимался пряжкой. Пряжка была бронзовая, со следами гравировки. Гвоздь — железный. Гвоздь не пролезал в дырочки на ремне.

— Боится он, — сказал Сыч со вздохом, — Что крыло работать не будет, боится.

— Могу себе представить.

Однако, представляла я это весьма приблизительно. Человек с искалеченной ногой вполне способен передвигаться. Но летать с искалеченным крылом вряд ли получится. Это сравнимо разве только с полным параличом ног. А каково чувствовать себя с таким диагнозом в перспективе?

— Кстати, отметь в своей книге, — Сыч опять фыркнул, — Отметь, что телесных наказаний у вампиров кадакарских нету. Ой, нету. А с ним про это лучше не заговаривай.

Еще одна загадка. Интересно, каково это — получить выволочку в таком возрасте в первый раз?

В сенях послышались шаги, шуршание. Редда лежавшая у печи, только ухом повела. Дверь отворилась. Мотылек, сутулясь, не глядя на нас, проскользнул в свой закуток. Все еще кипит негодованием, или остыл?

Сыч, не говоря ни слова, встал и последовал за ним. Я прислушалась.

Тихо. Молчат.

Иль, конечно, могла перестраховаться. По ее мнению, лишние пара-тройка суток пошли бы парню только на пользу. И по закону ему бы еще недели две в лубке походить, даже с марантинскими методами лечения. Так-то оно так, но ведь Иль не снимала повязок. А мы были свидетелями, с какой скоростью все заживает на кровососе нашем. Вон даже выстриженные волосы, и те отросли. От обморожений следа не осталось. Как новенький, право слово. Надо бы позвать Летту. Она у нас признанный лидер, она пусть и решает.