Глаза заслезились. Я принялась ожесточенно тереть их, а потом озираться, потому что потеряла Мотылька из виду. А найдя наконец, поняла, что все переменилось.

Он двигался теперь рывками, неуклюже заваливаясь вправо. Близкая стена Алхари служила фоном его полету — или уже падению?

Солнце щедро лупило в ледники. В их свечении совсем пропадала уже не парящая, а порхающая черная бабочка. Вот ниже, ниже, через область тени протянулся ее прерывистый путь. Мотылек снижался, замыкая круг. Вот прямо над нашими головами пронеслась странно ныряющая в воздухе угловатая фигура, похожая на гигантский кленовый лист. Еще несколько судорожных нырков — и она канула за ельник.

Пауза.

— Редда, ищи! — голос Сыча хриплый, словно бы сорванный.

Я оглянулась, чуть не грохнувшись на землю. Кажется, я все это время не дышала. У девчонок были совершенно перевернутые белые лица. Мимо них пробежал Сыч — Редда и Ун уже скрылись среди елок.

— Дурак… Что за дурак, — проговорила Летта и прижала пальцы к губам.

Я подобрала юбки и припустила следом за Сычом.

Елки росли на гребне невысоких скал, окружавших дом с тыла. За елками начинался глубокий овраг; противоположный его склон поднимался гораздо выше нашего, и был, собственно, уже частью Алхари.

Здесь я столкнулась с Сычом. Он спешил назад.

— Где?!

— В овраге. Туда не спуститься. Я за лыжами.

Кое-как я добралась до края оврага. Собачьи следы вели вниз. Там, частично затянутая под снежную поверхность, чернела неподвижная клякса. Около нее, как рыбы около коряги, плавали спины собак.

Я напрягала зрение до рези. Никакого движения. Редда вылизывала невидимое отсюда Мотыльково лицо. Ун кружил, раздвигая боками снег, поскуливал. Скулеж был слышен.

— Мотылек! — крикнула я. — Эй!

Ничего, только Редда подняла голову.

— Мо-ты-ле-ок!

Загуляло эхо, ехидно возвращая мне «ок-ок-ок». Я всхлипнула.

— Не надсаживайся, — сказал над ухом Сыч. — Сейчас я его выволоку.

Он с шелестом пронесся мимо, плавно завернул, остановился точно около черной кляксы. Наклонился.

— Что там, Сыч? Ну что там?!

— Живой. Дышит. Не пойму…

— Что? Поломался? Смотри крылья! Осторожней, Сыч! Осторожней!

— Да не ори ты так. Уши закладывает.

Я перевела дыхание, утерла нос. Чего он там возится? Что он там не поймет? Ага, поднимает. Тащит наверх.

Сыч взбирался на крутизну, ставя лыжи боком, словно по лестнице. И медленно-медленно. Собаки его не опережали.

Забрался.

— Мотылек! Мотылечек…

— Идем. Идем в дом.

Мельком я увидела облепленное волосами бледное лицо. Глаза широко открыты. Рот запачкан кровью. Сыч легко скользнул дальше, оставив меня по колено в снегу. Я побрела следом.

Когда я доплелась до дома, все уже были внутри. Разумные девушки не теряли времени даром — печка гудела, на плите грелась вода. В закутке было тесно. Через спины и головы я наблюдала, как Мотылька раздевают, ощупывают с ног до самой макушки.

— Что там, Летта?

— Целехонек, — Летта выпрямилась.

— Это шок, — сказала Ильдир, — Скоро пройдет. Шок не от боли, скорее от испуга. Ничего страшного.

Сыч спросил:

— А глаза почему открыты?

— Сейчас закроем, — Летта провела ладонью по мокрому, землисто-бледному лицу. Веки опустились.

Я протиснулась поближе.

— Господи, что у него с губой!

Нижняя губа кровоточила. Выглядела она так, словно ее пропороли ножом.

— Просто прокусил. Клычищи-то, что твои сабли.

— Надо зашить, Летта.

— Само собой, — она села в изголовье кровати, — Я подвешу его. С Богом.

Ильдир оглянулась.

— Как там вода, Сыч? Согрелась? Мне надо вымыть руки.

— Может, я зашью, Иль?

Она смерила меня снисходительным взглядом.

— Куда тебе. Вся трясешься.

Меня действительно била дрожь. Пока Ильдир мылась, я приготовила инструменты. Обтерла губкой Мотыльково лицо, промокнула кровь.

Почему я так волнуюсь? Совсем ведь недавно ассистировала девочкам при гораздо более сложной операции. А теперь все из рук валится. Да что же это, Господи Боже мой!

Вернулась Иль, взяла иглу.

— Отверни ему губу. Вот так, придерживай. Сыч, подыми лампу повыше. Так, хорошо. Сейчас мы этому клыкастику пасть зашнуруем… А то ишь, разлетался. Ты ему всыпь, Сыч, когда проснется.

— Всыплю, не беспокойтесь. Уж я ему всыплю, мало не покажется.

— Крыло долго бездействовало, мышцы ослабли, их тренировать надо. Понятно, что такой нагрузки не выдержали. Ему еще повезло, что в снег упал. А то бы о камни расшибся. Как бы мы его тут собирали по частям? Альса, ты что зеваешь? Иголку в палец воткну. Кстати, обрати внимание. Да, да, на зубы. Коренные отсутствуют, потому и щеки у парня как у голодающего. Резцы, как ты там у себя писала, по сравнению с человечьими и впрямь маловаты. А коренные совсем атрофировались. Что, стангревовед? Поглубже поленилась заглянуть? Не зевай, говорю. Вот так. Еще немножко… Давай ножницы. Ну, вот и все.