— Ну-ка, заткнулись там! — рявкнул Верлинг.

Капитан окинул взором кают-компанию.

— Мы ляжем в дрейф, а поутру подойдем поближе к берегу. Береговая линия здесь опасная, и у меня нет желания оставить киль на каком-нибудь рифе. Наш новый консорт пойдет дальше, и на рассвете высадит десантные партии. — Капитан повернулся к двери. — Продолжайте, мистер Верлинг.

Первый лейтенант выждал, когда закроется дверь, и сказал:

— Возвращайтесь по местам. — Его глаза разыскали помощника штурмана. — Мистер Айви, примите командование «Афинами». Думаю, вам стоит отправиться немедленно.

— Сначала Трегоррен украл твою идею, Дик, — вздохнул Дансер, — а теперь у нас отобрали наше первое командование. Но мне сдается, что находиться на этой толстой старой леди будет чуточку безопаснее! — усмехнувшись, продолжил он.

— Я ч-чую запах п-пищи! — улыбнулся Идеен и заспешил прочь из кают-компании, безошибочно ведомый своим желудком.

— Пойдем и мы, Дик, — сказал Дансер.

Едва они вышли, как их остановил окрик Трегоррена:

— Отставить! У меня есть работенка для вас обоих. Отправляйтесь на фор-брам-рей и проверьте, как эти лежебоки сплеснили там концы, пока мы были на борту приза. — Его глаза холодно глядели на мичманов. — Не слишком темно для вас? А может, слишком опасно?

Дансер почти уже было раскрыл рот для ответа, но Болито опередил его:

— Есть, сэр!

— И не слишком торопитесь! — крикнул им лейтенант вдогонку.

— Интересно, избавлюсь я когда-нибудь от боязни высоты? — негромко заметил Болито, идя в густеющих сумерках по переходному мостику наветренного борта.

Задрав головы, они глядели на переплетение снастей, обрасопленный фор-марса-рей, и другой, рей, расположенный еще выше. Он казался пурпурным в лучах умирающего заката, лучи которого уже не достигали палубы.

— Давай я полезу один, Дик. Он ничего не узнает, — предложил Дансер.

— Узнает, Мартин. Именно этого он и добивается, — хмуро улыбнулся Болито. Он снял мундир, шляпу и набросил их на связку абордажных пик. — Давай сделаем это. По крайней мере, нагуляем аппетит.

На юте, у большого сдвоенного штурвала, не сводя глаз с освещенного мерцающим огоньком компаса и неспешно перебирая спицы, стоял рулевой. Его босые ноги, казалось, вросли в палубу, образовав с ней единое целое. Вахтенный офицер беспокойно расхаживал вдоль поручней наветренного борта, бросая время от времени взгляды через противоположный борт, где поблескивал, отражаясь от поверхности моря, одинокий фонарь баркентины. На палубе появился капитан Конвей. Он прошел мимо штурвала, сложив руки за спиной и чуть наклонившись вперед.

Старший рулевой толкнул своего помощника и доложил:

— Держим указанный курс, сэр! Зюйд-зюйд-ост!

Капитан кивнул, ожидая, когда вахтенный лейтенант не переберется на подветренный борт, предоставив командиру необходимое для ночной прогулки уединение. Вперед-назад по подветренному борту, каблуки стучат по выскобленным доскам. По временам он останавливался, чтобы устремить взгляд вверх, где сквозь переплетение снастей грот-мачты виднелись две расплывчатые фигуры, расположившиеся на фор-брам рее, словно птицы на ветке. Но вскоре он забывал о них, продолжая расхаживать и думать о завтрашнем дне.

В то утро всех раньше, чем обычно, подняли к короткому завтраку из жидкой овсянки с корабельными сухарями, разбавленными кружкой эля.

— Уж если в такую рань нас так кормят, то, как пить дать, капитан ждет беды! — мрачно прокомментировал один пожилой матрос.

Едва на востоке забрезжил рассвет, и коки потушили огни на камбузе, на юте дудки засвистели «Все по местам! Приготовиться к бою!» Подгоняемый леденящей кровь барабанной дробью в исполнении расположившихся на юте мальчишек-барабанщиков, усиленной криками и тычками унтер-офицеров и старших матросов, экипаж «Горгоны» приступил к еще одному учению, подобному тем, через которые их прогоняли раз за разом, вопреки боли в мышцах, не взирая на ледяной дождь и палящее солнце, до тех пор, пока они не усвоили, где должен находится каждый человек, каждый элемент снаряжения, каждый канат и снасть в момент, когда корабль готовится к бою. Многие из бывалых матросов выказывали большее, чем обычно, старание, видимо предчувствуя, что это будут не обычные учения. Другие, особенно молодежь типа Идена, бежали на свои места с воистину детским нетерпением, унять которое не могли ни гневные оклики лейтенантов, ни угрозы товарищей.

Находившийся на нижней орудийной палубе Болито чувствовал, что сердце его бьется чаще, чем обычно. Он видел мелькающие в полутьме межпалубного пространства фигуры: матросы суетились вокруг тяжелых тридцатидвухфунтовых пушек, под их босыми ногами скрипел песок, щедро рассыпанный юнгами по палубе, чтобы сделать ее не такой скользкой. Тусклый свет, просачивающийся через люк с верхней палубы, позволял разглядеть, как расчеты орудий готовят их, снимают найтовы, чтобы проверить крепления брюков, и опробуют ганшпуги. Сверху доносился приглушенный скрип блоков — это над палубой растягивали сеть для защиты расчетов орудий от падающих обломков. Сколько раз им пришлось проделывать все это за то время, пока они прошли четыре тысячи миль? Болито слышал, как по палубе бегают моряки, следуя громогласным указаниям боцмана. Все перегородки были убраны, сундучки, столы и прочий хлам снесли вниз, на орлоп-дек.

— Эй, вы, шваль, живее там! И без того долго возитесь! — раздался в полумраке голос Трегоррена.

Помимо матросов, необходимых для обслуживания двух батарей тридцатидвухфунтовиков, на нижней палубе находились два лейтенанта — Трегоррен, как командир, самый младший среди лейтенантов — мистер Уэлсли, как его заместитель, — и четыре мичмана. Последние обычно закреплялись за дивизионами орудий. В их обязанности входили репетование приказаний, самостоятельное ведение огня в случае необходимости и передача донесений на квартердек. Болито и Дансер располагались по бакборту, а угрюмый молодой человек по имени Пирс и малыш Иден отвечали за батарею штирборта.