— Я помню, — вздохнул Аркадий. — Я просто не обратил внимания…

— Ты на многое почему-то не обращал внимания, — сказал Виктор. — Из-за этого мне пришлось самому подключиться к расследованию. Ты хорошо помнишь свои отчеты — тот, что ты мне передал в двенадцать, и тот, что передал в восемнадцать тридцать три? И еще последний: в двадцать три девятнадцать?

— В двадцать три девятнадцать? — удивленно переспросил Аркадий. — Не понимаю. В это время я был у себя дома, там Алена…

Он запнулся, увидев перед собой мертвые глаза жены.

— Нет, — сказал Виктор, — в это время ты уже покинул квартиру. Ты вызвал такси, верно? Отчет ты передал на мой компьютер, когда ждал машину.

— Не помню… — пробормотал Аркадий. — И что там было?

— То, что подтверждало версию, которая у меня к тому времени достаточно четко сформировалась, — отрезал Виктор.

— Но тогда… Во время допроса в десять вечера… Если ты меня в чем-то подозревал, то позволил вести допрос?

— Во-первых, — хмыкнул Виктор, — я тебе ничего не позволял, ты сам заявил желание и сформулировал его таким образом, что я не мог вмешаться без нарушения процедуры. Во-вторых, я тебя на это действительно спровоцировал с тем, чтобы послушать, какие вопросы ты станешь задавать и к чему склонять господ Чухновского и Подольского. К тому же, — Виктор помедлил, — к тому же, я воображал, что, пока ты занят всеми этими проблемами, никому, в том числе и твоей Алене, не будет угрожать опасность. Я ошибался, — заключил он и отвернулся к окну.

В комнате повисло молчание. Эта фигура речи, всегда раздражавшая Аркадия в литературных описаниях, казалась сейчас единственно верной — молчание висело подобно зыбкому и тяжелому туману, звуки глохли и произносить слова не имело смысла.

Допустим, — подумал Аркадий, — что Виктор прав. Это, конечно, бред, но это нужно допустить в качестве рабочей гипотезы, все-таки я профессионал и обязан рассмотреть все варианты, в том числе безумные. Я убил Генриха Подольского. Но уничтожить группу Метальникова я не мог при всем желании! Кстати, а было ли желание? В своих обвинениях Виктор очевидно исходит из допущения, что мое желание ведет к его физической реализации — немедленно и неотвратимо.

Желал ли Аркадий Метальникову смерти?

Господи, конечно же, почему он скрывает это от себя? С того дня, когда он понял, что Алена изменяет. С того дня, когда он понял, что она спит с этим мужланом, не способным на нежность. Уничтожить соперника — для собственного нравственного здоровья это было равнозначно катарсису; странно, но так ведь было всегда, во все века: убив соперника, возрождаешься сам.

И он убил.

Видеть, как погибла группа, Аркадий не мог — в это время он спал. Если бы он бодрствовал, может, все и обошлось бы. Если бы он бодрствовал, подсознание было бы задавлено, но он заснул, и подсознание, уже познавшее свою силу после убийства Подольского, выскользнуло из-под опеки разума и пустилось… куда?

Видение явилось вспышкой, стоп-кадром, цветной картинкой перед плотно закрытыми глазами. Летящий в четвертом — военном — эшелоне автобус спецназа. Метальников рядом с пилотом. Только он знает маршрут. Что предстоит группе, известно тоже только ему. До цели несколько минут полета.

Кадр исчез. Но теперь Аркадию уже не нужна была подсказка, он знал, что произошло. Был сон. Как это часто происходит в кошмарах, Аркадий бежал куда-то, а за ним кто-то гнался. Он обернулся и увидел… Конечно, Метальникова, кого же еще он мог увидеть в кошмаре? Майор усмехался и протягивал к Аркадию волосатые руки с огромными когтями. Что оставалось делать? Дать волю подсознательному импульсу, ради которого этот кошмар и создавался воображением. Аркадий вытянул правую руку и коснулся прозрачной преграды, отделявшей лицо Метальникова от мира, в котором это лицо должно было существовать. Преграда вспыхнула и распалась, увлекая в этот процесс всю воображенную реальность. Лицо Метальникова исказилось ужасом, и Аркадий проснулся. Если говорить точнее — не проснулся, а очнулся от кошмара, выпал из него, выброшенный силой отдачи. Алена вскрикнула рядом с ним, именно тогда она восприняла некробиот, но еще не могла понять, что это означало для нее лично.

— Виктор, — сказал Аркадий, — в чем бы я ни признался, это не может служить доказательством.

— Не может, — согласился Виктор. — Доказательства — не твоя забота. Твое дело — вспомнить.

— Метальников… Тебе известно, как он погиб?

— Ты и сам знаешь, — пожал плечами Виктор. — Скажи, а я отвечу: да или нет.

— Они летели в автобусе, — сказал Аркадий, — Метальников сидел впереди, я протянул руку, хотел коснуться его лица, но мешало стекло кабины. Стекло рассыпалось в пыль, а Метальников увидел… Увидел свою смерть. Автобус упал с высоты двух с половиной километров. Такое впечатление, что его сбили лазером. Да?

— Да, — кивнул Виктор.

— А… «ладонь дьявола»?

— Нет. Помешало стекло, приняло тепловой удар на себя. Если бы ты сумел пройти эту преграду, погиб бы только Метальников, и на его лице остался бы след. А так… погибли все.

— Господи… — пробормотал Аркадий.

— Итак, — деловито произнес Виктор, — этот эпизод мы тоже записали. Дальше. О чем ты говорил вчера днем с Натальей Леонидовной Раскиной? Почему Раскина оказалась в этой цепи смертей? Не вижу мотива.

— Мотив? — растерялся Аркадий. О каком мотиве толковал Виктор, если все происходившее было лишено смысла? Неужели, разобравшись с гибелью Раскиной, Виктор спросит: «А жену свою Алену ты почему убил?».

— Не было мотива, — сказал Аркадий и отодвинулся от Виктора, — и вообще ничего не было. Не хочешь ли ты сказать, что и на ее теле обнаружена «ладонь дьявола»?

— Я спросил, о чем вы говорили днем, в лаборатории.

— А я спросил о «ладони»!

— Спокойно, Аркадий. Допрос веду я, ты не забыл об этом?

— Все, о чем мы говорили в лаборатории, включено в доклад, который лежит у тебя в деловом кармане, — сказал Аркадий. — Я должен повторить слово в слово или ты меня от этого избавишь?