Шрифт:
Аркадий отступил на шаг и неожиданно почувствовал жар в ладонях — точно такой же, как недавно, когда произошло… что? Он не помнил. Память рук сохранилась, память мысли — нет. И все исчезло. Все — даже память о происшедшем.
Глава семнадцатая
— Нет, не получается, — с досадой сказал Виктор. В комнате было прохладно, но на лбу Хрусталева выступили капельки пота. — Не получается, — повторил он. — А ведь только это и осталось, маленький отрывок.
— Шмуль, — пробормотал Аркадий, — ты думаешь, это он…
— Шмуль? Почему Шмуль? — спросил Виктор, поднимая брови. — Ты же сказал, что он был лишь орудием!
— Я? — вяло удивился Аркадий. — Когда я это сказал?
— Да только что! — рассердился Виктор. — Продемонстрировать?
Он запустил руку в боковой карман и переключил чип на воспроизведение. Аркадий услышал легкое покашливание и не сразу понял, что это кашляет он сам. Не помню, — мелькнула мысль, — почему не помню? Неужели Виктор устроил блок? Это нечестно…
«И тогда я умер», — произнес печальный голос, Аркадий понимал, что голос принадлежит ему, но все-таки воспринимал сказанное отчужденно, он не только не помнил, что произносил эти слова, но не помнил даже, что картина, которую эти слова описывали, извлечена была из его собственного подсознания.
«Я умер, — сказал голос Аркадия, — а к Абраму отправился не я, хотя тот, кто это сделал, и был мной в тот момент. Я бы не решился. Я ненавидел Абрама, он сломал мне жизнь, и я хотел его убить, но мне это было не нужно, потому что больше всего я не желал опять иметь с ним дело, а это непременно произошло бы, если… Что? (Послышалось чье-то бормотание, видимо, Виктор задал вопрос, но звук его голоса плохо ложился в микрофон, вмонтированный в клапан кармана.) Нет, я был всего лишь орудием. Чьим? Не знаю… Но он правильно выбрал время — тридцать дней после моей смерти. Что? (Опять неразборчивое бормотание) Нет. Нет. Нет! Не могу больше!»
Щелчок. Тишина.
— Это говорил я? — удивленно спросил Аркадий, хотя ответ был очевиден.
— Ты, — буркнул Виктор. — Сначала ты рассказал о том, как Шмуль вешался в своей кладовке… Это ты помнишь?
— Конечно, очень ясная картина, и все, что он при этом думал…
— А потом ты оказался в лаборатории вместе с Раскиной, что-то там произошло, чего нет в записи, ты опять провалился и сказал то, что сейчас услышал.
— Не помню, — покачал головой Аркадий. — У меня… Да, я провалился во второй раз, но что было тогда — не помню. Что-то… Нет. Я подумал, что ты поставил блок…
— Зачем? — жестко спросил Виктор. Хрусталев очень серьезно относился к процедурной стороне любого допроса и, конечно, даже мысль о том, что он мог выйти за пределы дозволенного, показалась ему нелепой или даже провокационной. — Ты же понимаешь, что я не мог этого сделать.
— Значит, блок могла поставить Раскина, — приходя понемногу в себя и начиная рассуждать здраво, сказал Аркадий. — Не мог же я забыть погружение по собственной воле.
— Возможно, — согласился Виктор. — А возможно — нет.
— Что значит — нет? Кто мог сделать это еще, кроме нее и тебя?
— К примеру, тот, с кем ты потом разговаривал и кто подозревал, что тебе известно больше, чем ты хочешь показать.
Намек был более чем прозрачен, и Чухновский, все это время неподвижно стоявший у книжного стеллажа, дернулся будто от пощечины.
— Уважаемый, — сказал раввин, делая шаг вперед, — пожалуйста, выбирайте выражения, если идет запись.
— Идет, идет, — буркнул Виктор. — С вами мы еще разберемся. Обряд произвели вы! И вы хотите сказать, что понятия не имели, какими могут оказаться последствия?
— Возвращение с того света на тридцатый день с целью отомстить убийце — это не из Талмуда, у нас такого нет. Я верю в существование Метатрона и ангелов Господних. Если хотите, я знаю, что они существуют. Но я не знаю, может ли мертвец вернуться в этот мир и заставить жертву выпить яд, если жертва того не желает.
— Вместо жертвы, — напомнил Виктор, — вернулся кто-то другой.
— Тем более! — воскликнул раввин. — У вашего сотрудника начались галлюцинации, вот он и не помнит ничего из того, что сам же придумал.
— Чушь, — с отвращением сказал Виктор. — Вы не знакомы с процедурой. Аркадий не галлюцинировал, это исключено, здесь совсем другая биофизика. И забыть не мог по той причине, что все блоки в этом случае снимаются согласно тем же процедурным правилам. Я сделал это в самом начале.
— Послушайте! — неожиданно подал голос Лев Подольский. — О чем вы говорите? Сидят взрослые люди, на дворе последняя треть двадцать первого века! И разговаривают, будто еще не вышли из средневековой Испании. Ясно же, что все это плод фантазии. Буйной фантазии. Аркадий, да очнитесь же! Вы только что взяли на себя чудовищную вину — признались в убийстве моего брата! Зачем вы это сделали, хотел бы я знать?