– Не нужно сотрясать воздух бесполезными словами, – резко оборвала она. – Ты уже все объяснял мне.

– Послушай, в прошлый раз я слегка заболтался. Наверное, ты подумала, что…

– Не беспокойся, Майкл, я никогда не воспринимала всерьез твоих слов, как, надеюсь, и ты не придавал слишком большого значения моим. Я бы никогда не убежала с тобой, даже если бы ты стал меня упрашивать.

Разумеется, она сказала это, спасая свою гордость. И все равно он чувствовал себя уязвленным в самое сердце – взыгравшее самолюбие не желало мириться с тем, что она так легко отпускала его.

– Ты так много сделала для меня, а я не люблю оставаться в должниках.

– Знаешь, в чем твое несчастье, Майкл Роуленд? Ты слишком совестлив для преступника. Тебе кажется, что ты меня обидел, но, уверяю тебя, это не так.

Она остановилась так близко, что Майкл ощутил пробудившееся желание. Но сейчас ему было не до этого.

– Ты принесла нож? – В голосе у него зазвучал металл.

– Конечно. – Аннелиза сжала рукоятку ножа, спрятанного в складках платья. – Вот, держи.

Она протянула ему нож и осталась на месте, невинная, доверчивая как ребенок, но отчего-то эта ее покорность вызвала в нем не жалость, а злость.

– Принесла нож отчаявшемуся человеку, а теперь стоишь и ждешь! Не боишься, что я пущу его в ход не по назначению?

Аннелиза слегка наклонила голову и внимательно посмотрела на него:

– Ты что, собираешься убить меня?

– Может быть.

Она подняла подбородок, обнажив несколько дюймов нежной, незащищенной кожи.

– Тебе не удастся причинить мне боль, Майкл! – Голос ее звучал на удивление спокойно. – По крайней мере физическую.

За уверенностью, сквозившей в ее словах, стояло четкое осмысление происшедшего. Все самое сокровенное, что было в ней, он разрушил до основания, сделав ее по-настоящему незащищенной. Майкл понимал, что отныне она никогда больше не доверится мужчине с такой же легкостью, не отдастся с такой же свободой.

– Ты признался в своей вине, рассказал мне, что ты собираешься делать с теми орехами. Поэтому тебе и в самом деле разумнее убрать свидетеля.

Достаточно было Майклу услышать эти слова, чтобы в голове у него возникли самые неприятные картины. Он представил Аннелизу в окружении чиновников, полных решимости тем или иным способом выпытать у нее правду.

– Обещай мне, – потребовал он, – что никому не скажешь о своей роли в этом побеге. Никому и никогда.

Невеселая улыбка тронула ее губы.

– Не бойся, я много лет держала при себе свои мысли. Чему-чему, а этому я научилась. Я не выдам тебя.

– Но я пекусь не только о своей голове, Аннелиза. Ты не представляешь, на что способны мужчины – если они захотят допросить женщину, они душу из нее вынут.

Не приведи Господь, подумал он, чтобы по его вине голландцы взялись за нее. От одного этого предположения его захлестнула бессильная ярость.

– Я буду далеко, за пределами досягаемости. Я ничем не смогу тебе помочь.

Хотя его душа разрывалась от презрения к себе, он не был готов ценой собственной жизни избавить ее от испытаний, которые, несомненно, последуют. Если бы у него было мужество, ему давно следовало лишить себя жизни, но он этого не сделал. Аннелиза давала ему единственный шанс спастись, а инстинкт самосохранения был в нем настолько силен, что делал его неспособным к благородным и честным поступкам.

Нож, зажатый в его руке, наполнил Майкла безудержным желанием смести все, что стояло у него на пути, но он боялся, что грохот цепей привлечет сюда матросов. Только это и останавливало его.

Майкл бросил взгляд в сторону экипажа, бывшего все эти недели его соседом по камере, и у него в голове тотчас возник ненавистный образ: Аннелиза сидит в карете со стенками из полированного черного дерева, а напротив нее, развалившись, расположился ее муж, упивающийся каждой каплей ее бесценных сокровищ, всем тем, что по праву должно было принадлежать ему, Майклу Роуленду.

– Боюсь понаделать шума, – сквозь зубы процедил он. – А то вонзил бы нож в эту колымагу и бил бы, пока от нее не остались бы одни обломки.

– Но зачем?

– Затем. Я знаю, что твой муж засадит тебя в нее и будет один любоваться тобой.

«О Боже, – спохватился он, – она, наверное, сочтет меня идиотом. Нельзя же то превозносить до небес свое стремление к свободе, то талдычить о какой-то ревности!»

Но Аннелиза, кажется, ничего не заметила.

– Ты считаешь, что я красивая? – шепотом спросила она.

– Разве хоть кто-то может в этом усомниться?

Майкл покрепче сжал зубы, чтобы заставить себя угомониться и впрямь не искромсать экипаж. Поставив ногу на цепь как можно ближе к левому запястью, он вставил нож в охватывавшее руку металлическое кольцо и попытался раздвинуть его, но ему не хватало опоры. Тогда Аннелиза, не спрашивая позволения, наступила на цепь и стояла на ней до тех пор, пока кольцо не разомкнулось. После этого Майкл молча принялся за второе кольцо, а затем освободил ноги.