Сила фантазии внезапно иссякла, и реальность ворвалась в сознание, будто кто-то рядом разбил тарелку об пол. Царапнула мысль: сколько до перемены? Тулипин взглянул на часы. Плохо. Перемена всегда гораздо длиннее, чем урок. И сейчас опять, все опять, опять они… Аспирант - такой, что от него никуда не денешься, никуда не спрячешься, сильный и ловкий Макар, Гера, который опять начнет, опять начнет, а Макар будет держать его за локти, а Аспирант чего-нибудь еще станет делать. Господи, ну почему так быстро прошел урок?

Тулипин вдруг почувствовал, что больше не может. Сколько таких перемен, от звонка до звонка, было в его жизни? Кажется, что жизнь и есть

одна сплошная перемена. Эти десятиминутки, и большие перемены, и пятиминутки, как гирьки для весов, их все время становилось больше, больше, они сталкивались одна с другой, их общий вес рос, рос, рос и вот превысил крайнюю отметку - дальше уже нет никаких делений. Дальше вообще ничего нет. Тулипин увидел лица, руки Макара, Аспиранта, Геры, Шефа, Ле-хи, Геракла и понял, что на этой перемене они сделают ему так больно, так плохо, что он умрет.

Звонок с урока отозвался в самых дальних уголках сердца животным страхом, таким адским страхом, которого не должно быть на земле. Тули-пин прижал к себе пустой портфель и побежал изо всех сил по коридору, шарахаясь от открывающихся дверей, от учителей, четвероклассников, девушек, ничего не слыша, не понимая, ничего не чувствуя, кроме страха. Только бы добежать до выхода, только бы успеть, пока не догнал Аспирант и не схватил сзади. Никто и ничто не спасет его - только собственные ноги, на них вся надежда.

Впереди, уже на первом этаже, возникла толстая, как старый дуб, фигура директрисы, администраторская душа которой смотрела сквозь большие, казалось, большие, как окна, очки. Она заодно с ними! Как же он раньше не знал. Страшные, большие-большие очки.

Выбежав на улицу, оказавшись уже за несколько домов от школы, Ту-липин почувствовал, что все вокруг темнеет, как-то странно пляшет и кружится. Он в смятении прижался к кирпичной жесткой стене дома, и только тут, когда остановился, тяжеленное тело и голова потянули вниз, и он, не отрываясь от стены, скользнул по ней на асфальт. Сердце билось одновременно в голове, в животе, в спине, в правом и левом боку. Чудилось, все тело сжимается и разжимается вместе с сердцем. На портфеле бросились в глаза красные пятна. Тулипин машинально поднес руку к носу и ощутил горячую влагу.

На свой четвертый этаж Тулипин поднялся совершенно разбитым. Страха уже не было - ведь вот он, его дом, и дорогой сердцу номер 16. Однако было немного холодно и чуть-чуть трясло.

Какая-то старушка с бидоном, на вид лет шестидесяти, когда он еще сидел на асфальте ни жив ни мертв, все сокрушалась, что уже среди бела дня хулиганы что хотят, то и делают - дожили. Тулипин помнил, что все время твердил: "Да все нормально, все нормально". Как только перестала идти кровь, он поднялся и соврал старушке, что живет "в этом доме". Она, ругая милицию, ушла. Тулипину и в самом деле до дома было рукой подать. Он шел с единственной мыслью, что впереди - дом.

Открыв дверь, Тулипин бросил портфель на пол, прошел в комнату не разуваясь, повалился на софу и почти сразу уснул.

Разбудил его голод и ощущение, что он где-то в сугробе, ему мучительно холодно, он все выбирается наверх, все выбирается и никак не может найти тепло.

Проснувшись, он по привычке посмотрел на часы. Ему вспомнились когда-то давным-давно сказанные матерью слова: "Когда спишь днем - всегда чем-нибудь укрывайся, а то замерзнешь". Тулипин снова посмотрел на часы: когда же придет мать? Еще долго - она приходит в половине шестого.

Тулипин пошел на кухню, поднял холодную крышку кастрюли, увидел щи. Сейчас поесть эти щи - больше ничего не надо. Он даже не стал заглядывать в другие кастрюльки. Зажег газ. Как хорошо смотреть на синие, чуть подрагивающие язычки пламени. Тулипину не хотелось уходить от этих язычков, и только почувствовав, что все равно замерзает, он вспомнил про горячую воду - ее можно пустить большой струей и греть в ней руки. Тогда быстро станет тепло.

Тулипин сел на край ванной, а воду пустил в раковину и подставил руки. Какая благодать! Он смотрел чуть увеличенными, бессмысленными глазами на руки, от которых тепло расходилось по всему телу. Он как бы прислушивался к этому теплу, забыв про все на свете.

Тулипин согрелся, и теперь вода казалась слишком горячей. Он пустил немного холодной и смыл кровь. На кухне щи уже булькали. Он налил себе

до краев и стал остужать. Ел он в неудобной позе, но совсем не чувствовал, что неудобно. Наевшись, Тулипин увидел, что в тарелке оставалось еще порядочно. "Куда же их теперь? В раковину? Не рассчитал". Он вылил щи в раковину, вымыл тарелку, стер со стола маленькую розовую лужицу и снова посмотрел на часы. Ему очень хотелось, чтобы мать пришла как можно быстрее. Дом без матери совсем не дом. Тулипин представил ее в новой юбке и кофте, в которых она ходила на работу, и ее лицо, конечно, лицо… Он подумал, что мать почти не состарилась, она и через десять лет будет такая же. Тулипин обрадовался. Он очень хотел, чтобы мать была с ним всегда и чтобы она никогда, никогда не старилась!