Шрифт:
Вот и все - я снова один… Снова грусть испещряет бумагу - Будто кто-то до самых седин Посулил мне играть бедолагу…
Но ничего уже не печатал - это было свое, кровное, не напоказ.
Часто мне грезилось, что Эльвира… или отравилась вдруг, или еще что-нибудь сотворила с собой. И вот месяца через два, устав, должно быть, мучиться, я написал ей на чебоксарский адрес, взятый у нее перед нашей разлукой на саратовском вокзале. Не помню уже, о чем именно писал, но помню все же, что объясняться в любви снова, после всего случившегося между нами, уже не посмел, а целиком посвятил послание свое одному лишь раскаянию в содеянном. А еще через два месяца - как раз перед самой преддипломной практикой, и опять в Хабаровский край, - получил-таки ответ. Писала Эльвира… аж из Благовещенска, куда выбрала направление после техникума (поближе к Хабаровску, ко мне?). Хотя Эльвира и благодарила меня за "те два месяца счастья", но в целом письмо было грустным-грустным - об одиночестве, о том, что подружки одна за другой замуж выходят,
а она, Эльвира, решила не выходить замуж никогда и ни за кого. Осторожно, в подтексте, пробивалась и слабенькая надежда, что, может быть, между нами не все еще кончено.
Но я… не клюнул. Мне было довольно и того, что совесть моя наконец-то чиста: Эльвира жива-здорова, и совсем не убил я ее, оказывается, как мне мнилось. А что тоскует, замуж будто бы хочет и будто бы за меня, так это они все в этом возрасте так - всем, видишь ли, мужей подавай. Ну уж нет, дудки! Мы еще погуляем! Главное, грех с души снят, отпущен начисто! "Рас-пямися грудь, раззудись плечо!"
Не сошит еще тот “хомут” хитрой, Что на шею мою молодецкую…
Откуда мне было ведать в ту пору, что ни один из грехов человеческих никогда самому себе не может быть отпущен? Что копятся они - грехи наши - у кого редкими пудовыми глыбами, у кого мелкими горошинками, но обязательно копятся на одной из чаш весов. Что наступает-таки день и час, когда начинаешь и сам соизмерять, какая же из чаш потяжелее будет?
И спешишь, спешишь (впопыхах, второпях, не успевая толком убедиться: а то ли и туда ли кладешь?) пополнить ту, где добро… А времени-то до истинного Судного дня все меньше и меньше…
10*
ПОЭТИЧЕСКАЯ МОЗАИКА
ВЯЧЕСЛАВ ХАРИТОНОВ
СИСТОК СТАРЬЁЩИКА
Чего б, казалось, проще - А приводил в восторг Нас, пацанов, старьёвщик И глиняный свисток.
Вмиг забывалась шалость: Все по боку дела! Так птичка заливалась И так к себе звала.
Слетались мы на площадь, Как стайка воробьёв: - Свистульку дай, старьёвщик, За старое тряпьё!..
День угасал, расцвечен Мелодией свистка. И опускался вечер На кудри тальника.
И уходил старьёвщик, Пожитки взяв свои. Но ликовали в роще Заречной соловьи.
Мол, никуда не деться, Диктует жизнь своё: Расстаться с птичкой детства, С майоликой её.
СЕРЁДЫШ
Для меня в зените лета Эта заводь, этот мыс, Словно рифма для поэта, Окрыляющая мысль.
Столько их на Волге нашей, Неприметных островов, - Не смогли к названью даже Подобрать достойных слов.
На прославленной излуке Волги-матушки реки В камышах плескались щуки, Глубь терзали судаки…
Были редкими трофеи. В том-то ведь и прелесть вся! Ветерок вечерний веял, Вкус свободы привнося.
И, людских забот не зная, Завершением стиха Окрыляла ночь - тройная, Незабвенная уха.
МУЗЕЙ РЕПИНА ШИРЯЕО
Простите мне невольный трепет. У жигулевских этих скал Рождён Ширяевец, и Репин Здесь краски нужные искал.
Мешая смело охру, сурик И бесподобную лазурь, Он грезил, бурлаков рисуя, Предчувствием грядущих бурь.
До них Илья Ефимыч дожил: Как судьбы были ни горьки, А бечеву порвали всё же Его босые бурлаки.
Вглядитесь в лица их простые - Да так ли уж они просты? В их облике - сама Россия Перед броском из нищеты.
НАДЕЖДА ЧВАНОВА
* * *
Душа моя тревожная Дрожит, как тонкий лист, Как будто ноты сложные Выводит в ней флейтист.
Всё с ожиданьем связано, Всё связано с весной. Как звуки, чувства разные Нахлынули волной.
Соломинкою тонкою Плыву по ручейку. Спою ли песню звонкую Я на своём веку?
И сколько мне отмерено Весенних ярких лет?.. Я лишь в одном уверена: Прекрасен белый свет!
* * *
Неладен мир, где дети брошены, Где им тепла недостаёт… И раскатились, как горошины, Тая в сердцах обиды лёд,
По детдомам, вокзалам, улицам. А те, кто должен их любить, Наверно, вовсе не волнуются, Что меж сердцами рвётся нить.