Недолгая пауза и печальный выдох:

— Я слишком поздно понял. Люди говорят: лучше поздно, чем никогда. Но вечно забывают добавить, что запоздавшая боль хуже всякой другой.

— Ты сам причинил её себе.

— Верно, — усмехнулся эльф. — А могу я задать вопрос? Тоже один.

— И я должен буду ответить?

— Нет, не должен. Скорее я в долгу перед тобой... За всё. И хочу взять на себя ещё один долг, но о нём позже. А пока... Скажи, каково это, читать в душах?

Недоумённо приподнимаю брови:

— В душах?

— Да. — Он подался бы вперёд, но намерения хватило лишь на судорожное движение головы. — Я умею читать только в глазах, и по твоим вижу: ты не осуждаешь меня.

Не люблю, когда мои чувства оказываются на чужих ладонях. Почти ненавижу. Потому долго и старательно учился прятать свои тайны от мира, но бывают минуты, когда прятки начинают утомлять. Просто устаёшь и не замечаешь, как тщательно установленные щиты падают, обнажая...

Ты всё равно не узнаешь, о чём я думаю, листоухий, но книга чувств раскрылась перед тобой на нужной странице.

— Я не судия.

— Конечно.

— И не палач.

— Знаю. Ты просто останавливаешь качели, на которых... Теперь я понимаю, что заставило тебя появиться на свет: некоторые вещи должны быть уничтожены.

— Не только вещи.

Эльф тихо фыркнул:

— Не только. И многие сами будут молить об уничтожении.

Странная беседа в странном месте при странных обстоятельствах. А может быть, обыденный разговор? И то, и другое. Если отбросить в сторону сор условностей, что остаётся? Умирающий. А на смертном одре врага старые распри уходят за Порог так же легко, как и души. В которых я всё время читаю что-то неразборчивое.

Стир’риаги повторяет:

— Не осуждаешь. Потому что знаешь причину моих деяний?

— Я знаю, что она весома. Этого довольно.

— И твоё сердце не рвётся из груди от ненависти или от радости, что я скоро умру?

Присаживаюсь на край стола и устало замечаю:

— Радоваться стоило бы, убивая врага собственными руками, а не глядя, как это делает тот, кто оказался расторопнее тебя.

Кашляющий смех одобрил мои слова:

— Снова верно... Прости, что не дождался твоего удара, а принял чужой.

— Мне нет дела до тебя и твоей жизни, разбирайся с племянниками и Советом. Я не буду мстить. Не за что, да и... Похоже, ты сам себя наказал.

— Да, сам. И горжусь этим. По собственной воле выбрать путь к смерти дорогого стоит. Но вот смерть... — Эльф сжал пальцы на подлокотнике. — Смерть я тоже выберу сам, потому что ожидающая меня дама не в моём вкусе.

— Как пожелаешь.

— Но мне понадобится твоя помощь.

Насмешливо сдвигаю брови. Помогать врагу? Можно. Если моё участие продвинет его дальше по пути к поражению. Но в иных делах... Увольте.

Мой собеседник чувствует, что выбрал не то слово, и исправляется:

— Нет, твоя милость.

Стир’риаги сползает с кресла и, путаясь в складках покрывала, опускается на колени.

Что он делает? И почему сердце начинает прижиматься к рёбрам и надсадно ныть?

— Я прошу тебя.

— О чём?

— Проведи меня за Порог.

— М-м-м?

Ну и просьба... Впору либо горько рыдать, либо задирать нос и пыжиться от гордости, потому что в проводники за Порог берут не каждого. Вернее, не берут, а почтительно просят оказать последнюю и самую драгоценную честь. Такой обычай существует и у некоторых людских племён, но эльфы придумали его много раньше, а красивая фраза на самом деле означает простое: «помоги мне умереть».

Когда воин понимает, что его раны невозможно исцелить, а сил поднять клинок нет... Когда честь запятнана и не подлежит очищению, но тяжесть самоубийства станет неподъёмным грузом... Когда нужно умереть достойно и с лёгким сердцем, ищут того, кто сможет помочь. Того, кто нанесёт решающий удар, избавляя от страданий душу и тело. Обычно на эту роль назначают близких друзей, боевых товарищей, возлюбленных — тех, кто не сможет отказать. Но просить о милости своего врага? Что ж, Стир’риаги удалось меня удивить. А удивление заслуживает быть оплаченным. Сторицей. Однако должна быть причина.

— Я подумаю. Но прежде ты объяснишь, почему просишь меня, а не кого-то другого.

Эльф кивнул, пошатываясь, поднялся и распахнул покрывало, обнажая грудь. Сзади, там, где нашу беседу слушал принц, раздался сдавленный испуганный возглас. И было отчего: плоть листоухого походила на изъеденную короедами поверхность бревна. Каверны, выемки, просевшая, словно под ней ничего не было, кожа — зрелище не из приятных. И чем ближе к сердцу, тем больше повреждений: отдельные провалы, казалось, доходили до самых рёбер.