— Да.

— Извини.

— Разве есть повод извиняться?

Марек мучительно сглотнул и ещё сильнее стиснул пальцы, ногтями впиваясь в дерево:

— Не знаю.

— Тогда зачем побеспокоился? Встал с постели? Тебе нужно лечь.

— Я хочу поговорить.

Недвусмысленное движение головы в сторону принца указывало: разговор должен произойти без свидетелей.

— Вот что, побудьте пока здесь, ваше высочество, я скоро вернусь.

— Высочество? — дотащившись до своей лежанки, переспросил Марек, впрочем, без особого удивления и интереса.

— Да, мальчик — принц.

— Его беда...

— Верно. А у тебя есть своя?

Он сделал глубокий вдох.

— Помнишь, я говорил про память? Про то, что часто не могу вспомнить, где был и что делал?

— Помню.

— Так вот, вчера... Память осталась. Но лучше бы её не было!

Мне не так уж часто попадались навстречу люди, погружённые в трясину отчаяния (скорее я сам был и остаюсь мастером унывать по причинам и без оных), но различать, насколько глубоко увяз в сем неприятном чувстве собеседник, научился. Всего есть несколько уровней погружения.

Первый, когда беда задела вас только краешком своего плаща. Ещё всё можно повернуть назад, можно всё исправить, причём небольшими усилиями. Но хмурый взгляд и угрюмый вид будут вашими спутниками, хоть и ненадолго.

Второй, когда из раны начинает сочиться кровь. И снова ещё не всё потеряно: порез зашьём, зазубренный клинок отточим, пробитую кольчугу снесём к кузнецу, пусть, зараза, чинит, ведь божился, что броня будет служить верой и правдой. Позлимся, конечно, побуяним, налакаемся самого дрянного эля, поссоримся с лучшим другом, а потом будем жалеть и ждать момента, чтобы исправить ошибки.

Третий, когда беда стоит над вами с занесённым мечом и прикидывает, в какое место лучше ударить, а вы шарите пустыми пальцами по земле, пытаясь нащупать выроненное оружие и отползти в сторону, подальше от смертоносного лезвия. Сил, конечно, почти не осталось, но мысль продать жизнь подороже ещё не покинула вашу голову.

И последний, когда вы стоите на пороге пиршественной залы, а беда, расположившись за широким столом, дружески кивает вам, разливает в бокалы вино и машет рукой: мол, заходи, я уж заждалась. Вы заходите, присаживаешься напротив, берёте хрустальный бутон, наполненный тягучим и горьким хмелем, делаете глоток... И всё перестаёт существовать. Вы ещё живы, но вам нет дела ни до мира вокруг, ни до себя. Потому что вы знаете: это предел. Последняя граница, с которой невозможно вернуться. Так вот, Марек был уже у этой границы.

Но если в его глазах по-прежнему видны лучики света, значит, что-то держит парня, держит крепко, не позволяя уйти?

— Рассказывай по порядку.

Он согласно кивнул:

— Вчера, с той гномкой... Ты разговариваешь, а я вдруг чувствую, что думаю не своими мыслями. Думаю: надо заполучить малявку. Потому что она подходит для чего-то.

— Ты сказал: «Юность, не знающая страха».

— Может быть. Вот своих слов не помню, хоть убей! Потом был провал, как раньше; правда, он закончился ещё по дороге, в лесу, но стало только хуже. Словно вернулся домой, да дом без меня занял кто-то другой: иду, волочу на себе гномку, не знаю, зачем, но не могу ни остановиться, ни отпустить её... Словно руки и ноги живут сами по себе.

— А дальше? — спросил я, когда Марек замолчал. — Ты пришёл сюда и..?

— И снова не могу вспомнить, что случилось. Я проснулся уже в комнате, долго не мог пошевелиться. А когда смог, понял: всё плохо.

Он вдруг дёрнулся и приподнялся на локтях:

— Но не это важно. Уходи отсюда!

— Уходить?

— И мальчишку с собой бери, и малявку эту... А если не сможешь, хоть сам уходи!

— Но почему?

— Я не знаю, что со мной, не знаю, зачем притащил из города гномку, вообще ничего не знаю, но мне... страшно. Вдруг этот кто-то другой во мне прикажет убивать? И я... — Марек вдруг всхлипнул. — Я не хочу. Если от моей руки будут умирать люди, Серая Госпожа не примет меня в своём доме.

А и верно, не примет. Оставит бродить по задворкам, там, где грешные души вынуждены вечно страшиться быть сожранными гаарпами — псами Повелительницы Серых Земель. Не знаю, правы ли люди в своих представлениях о мире за Порогом, однако виденное мной свидетельствует: всё может быть. А может и не быть. Но лучше заранее позаботиться о собственном посмертии, пока есть время и средства, не так ли?

Я сел рядом, с минуту смотрел, как тяжело, рваными рывками поднимается грудь Марека в попытках дышать, и всё же решился:

— Ты не виноват в случившемся.

— Хочешь меня успокоить? — грустно улыбнулся русоволосый. — Спасибо. Но не надо, я всё равно умру, и лучше, если не успею натворить новых бед.

— Да, ты умрёшь. Но произойдёт это вовсе не по воле богов, а из корыстного желания безжалостного человека.

Марек непонимающе нахмурился:

— Человека? О ком ты?

— Твоя болезнь вызвана участием «милорда». Проще говоря, он тебя отравил.

— Но как? — Парень выглядел ошарашенным. — Я знаю много разных ядов и обязательно заметил бы!