Что ж он? Дурак совсем, что ли? Не понимал?

Дима и без Стахова это все понимал.

– Надо было тебе переспать с мамой-Любой, дурило ты! – скривив губы, сказал Стахов. – Не такая она и страшная. Тем более, про баб, которые в тираж выходят, говорят что они трахаются, как в последний раз.

– Ну так и трахни ее сам за меня, дружище, – махнул рукою Дима, и кивая при этом Асе, чтобы наливала еще по пятьдесят граммов загадочного напитка.

– Мне-то зачем? – хмыкнул Стахов. – Это тебе надо, она тебя любит, а не меня.

Выпили еще по пятьдесят.

Дима заметил, что входившие и выходившие из буфета коллеги не кивают ему, не машут ему приветливо ручками, как это бывало прежде.

– Вот оно… Sic transit Gloria mundi…

– А может, еще не поздно? – предположил вдруг Стахов. – Может, позвонишь ей сегодня вечерком? Закатишься к ней с букетом и шампанским, она же каждый вечер одна и все ждет…

– Нет, – покачал головою Бальзамов, – еще месяц назад теоретически мог бы, да и то только теоретически. А теперь, когда у меня с Милой, не могу.

– Интересно, – водя пустой рюмкой по мрамору стола, задумчиво сказал Стахов, – интересно, чувствует ли ревнивая баба, когда ее любимчик влюбляется, а когда просто развлекается?

– Не пойду я к ней кланяться, – отрезал Бальзамов.

– А куда работать пойдешь? Грузчиком?

– В Москву поеду, в Останкино, – ответил Дима, ставя на мрамор опорожненную рюмку, – Москва большая, да и телевидение у них больше нашего, найдется и мне там местечко.

– А Мила? – спросил Стахов, – ее с собой возьмешь?

– Сперва сам устроюсь, а потом и ее заберу.

Но получилось так, что не забрал.

– Да мы ее посадим, Владимир Николаевич! – с дребезжащей радетельной участливостью в голосе проблеял Красовский. – Ишь, разговорилась перед этими телевизионщиками! Ишь, расхрабрилась…

Актерство Красовского, с каким он разыгрывал возмущение поступком Милы, было едва-едва на троечку, но для кабинета третьего секретаря такая актерская халтура вполне годилась. Натуральность чувств здесь не была профессиональной необходимостью, все и так знали друг о друге, что ни в коммунизм, ни в святое дело партии никто здесь не верит, а оттого и не ждал здесь никто от своих коллег искренности и натуральности игры.

– Ишь, разболтались, ишь распустились. Гласность и перестройку по-своему понимают, де все теперь дозволено, – бурчал Красовский, – а телевизионщикам теперь тоже, как цензуру отменили…

– Ладно, – поморщившись, вдруг оборвал его Хвастов, – позвони Лубянскому в ОБХСС, пусть посмотрит документы в этом вашем МКЦ. Может, и правда, есть там какой криминал, и есть за что зацепиться.

– Правильно, правильно! – обрадованно запричитал Красовский. – Пусть забирают всю их бухгалтерию, а там, как говорится, дело техники, хе-хе…

Красовский с собачьим подобострастием поглядел на третьего секретаря.

Тот снова брезгливо поморщился и, уткнувшись в передовицу местной газеты "Невские Зори", всем своим видом дал Красовскому понять, что аудиенция закончена.

Капитан милиции Володя Лубянский, служивший в городском управлении внутренних дел начальником отдела борьбы с хищениями социалистической собственности, был хорошим, славным малым. Всеволожск – городок небольшой, все здесь на виду. Милую Милу Володя, конечно же, знал и никакой антипатии к ней не питал. Даже наоборот, был к ней весьма неравнодушен. Вернувшись из армии, из Афгана, где служил прапорщиком в автобате, перевозя тонны и тонны боеприпасов через заснеженный перевал с красивым названием Саланг, Володя Лубянский даже сватался к Миле, которая тогда была студенткой института культуры имени Крупской. Но получил легкий и необидный отказ. Необидный, потому что и Милая Мила была девчонкой веселой, открытой, не умеющей обидеть, да и Володя был тогда слишком рад тому обстоятельству, что вернулся в свой Всеволожск живым и здоровым. Подумаешь, Милка за него не пошла! Найдет другую, это не беда. Вот Вася Славкин, Борька Чертоган, Миха Бубукин и еще десяток пацанов из его автобата, которые в цинках груза двести на бортах "черных тюльпанов" улетели из Баграма в Союз, те уже никого себе не найдут… Так думал Володя. И правильно думал. Поступил по направлению военкомата в школу милиции, потом окончил курсы повышения, заочно закончил техникум торговли, женился на Милкиной, кстати, подруге… И вот – капитан милиции, начальник ОБХСС Всеволожского УВД…

– Ну, чё ты там натворила? – спросил Лубянский, стараясь быть в меру серьезным, насколько обязывали кабинет с сейфом и портрет Феликса Дзержинского на стене.

– Да я думаю, все это из-за того, что я Красовскому отказывалась наличные без отчета, без расходных кассовых ордеров давать, – шмыгнув рассопливившимся носом, ответила Мила.

– А он что, просил? – спросил Лубянский, снизу, исподлобья поглядев на свою визави.

– Несколько раз просил, – кивнула Мила, – даже требовал.

– Как это требовал, подробнее? – спросил Лубянский.

Володя все никак не мог удержаться от искушения поглядеть на гладкие круглые коленки Милой Милы. Она сидела сбоку от его казенного письменного стола, нога на ногу, в коротком ситцевом сарафанчике и в легкой кофточке, прикрывавшей плечи и грудь.

"Эх, жалко, что не трахнул ее тогда, после дембеля! – подумал было Володя, еще раз скользнув по сладким Милиным коленкам своим жадным взглядом. – Был бы понастойчивее, эх!" – Красовский пять раз требовал от меня, чтобы я ему дала наличные из кассы МКЦ.