Мне как экономическому советнику было поручено встретиться и поговорить с пикетчиками, убедить их на основании полученных из Москвы материалов, что, мол, все продумано, учтены существующие в море течения, концентрация ЖРО минимальная и причин для беспокойства нет.

Иначе говоря, выполняя свои служебные обязанности, мы с Пасько занимались одной и той же проблемой. С разных сторон, но с одинаковым результатом. Разница у нас в полгода: ему дали четыре года, мне – четыре с половиной. Если бы мы оба больше дремали на работе, ничего бы подобного не случилось ни с ним, ни со мной.

Правда, насколько известно, в последнее время МИД перестроил свою работу, и данная мною характеристика дипломатической работы не вполне соответствует нынешней ситуации. По мнению известного российского правозащитника, председателя правления фонда «Гласность» Сергея Ивановича Григорьянца, «дело Моисеева» привело к параличу МИДа. Об этом он рассказал на Первом Всероссийском съезде в защиту прав человека, прошедшем в Москве в январе 2001 года. В министерстве установили «телефон доверия», по которому каждый сотрудник может сообщить, чем подозрительным занимается его сослуживец в соседней комнате. В соответствии с приказом, теперь российские дипломаты и в Москве, и за рубежом имеют право вести какие бы то ни было переговоры с иностранными коллегами только вдвоем.

«Вы представляете себе, – комментирует Григорьянц – не дипломат, а просто здравомыслящий человек, – мидовские нововведения? Дипломаты являются на переговоры вдвоем! Это же делает бессмысленной любую дипломатическую работу. Как в таких условиях можно устанавливать какие-то доверительные отношения? Этим перечеркивается вся работа МИДа. Но ради того, чтобы запугать сотрудников, они вполне спокойно идут на это.

Этот новый порядок МИДа я уже проверил на своем опыте, – продолжает правозащитник. – Готовя конференцию неправительственных организаций в Брюсселе, я пригласил российского дипломата. Они приехали вдвоем! Это вызвало возмущение у представителей ОБСЕ и Совета Европы – этих двоих почти выгнали. Ведь второго человека не приглашали. Такова наша теперешняя ситуация – это действительно очень резкий перелом в положении в стране»

[57].

Григорьянц считает, что «сверхзадача», поставленная ФСБ в связи с фабрикацией против меня дела, заключается в том, чтобы «полностью контролировать Министерство иностранных дел, а на самом деле и всю внешнюю политику России, так же, как уже контролируется спецслужбами армия, Министерство внутренних дел, средства массовой информации и положение общественных организаций… Вполне очевидно, что для ФСБ контроль над МИДом важнее работы МИДа». По его сведениям, «у ФСБ в МИДе было пять кандидатов на подобный процесс, и на Валентина Моисеева выбор пал случайно»

[58].

Похоже, именно такой новый порядок работы МИДа и способ его введения имел в виду мой знакомый, долгие годы работающий под мидовской крышей, когда говорил моей жене в связи с предъявленными мне обвинениями:

– Ведь надо же было когда-то наводить в МИДе порядок! А то совсем распустились, делают, что хотят!

Судя по должности прикрытия и возрасту, он был не последним человеком и по основному месту работы и знал, о чем говорит. Не дает кому-то покоя ностальгия по недавнему прошлому, когда ни один контакт «чистого» дипломата не обходился без внимания КГБ. «Показательная порка» мне была устроена с дальним прицелом.

В самых первых публикациях в связи с моим арестом журналисты обратили внимание на то, что в его основе лежит общение с Чо Сон У. «Уже сегодня многие южнокорейские бизнесмены в Москве и их российские коллеги, – писала газета «Сегодня», – задаются вопросом: не следует ли вообще сворачивать дела, поскольку круг общения между российскими и южнокорейскими представителями достаточно обширен и многим при желании можно было бы предъявить обвинения, подобные тем, которые предъявлены Моисееву?»

[59]

Отметили они и необычайно громкую шумиху, поднятую вокруг высылки из Москвы южнокорейца, в чем усмотрели демонстративный и своекорыстный характер действий ФСБ, не имеющий прямого отношения к конкретным персоналиям. «Операция обставлена топорно», – отмечал журнал «Итоги»

[60]. «Уважающая себя спецслужба никогда не пойдет на публичную демонстрацию силы, чреватую дипломатическим скандалом, – вторила газета «Сегодня». – В данной ситуации операция ФСБ выглядит странно. Шум, поднятый на весь мир, не в традициях Лубянки. Другое дело, если она сама хотела этого скандала. Во-первых, показать „там, наверху“, что контрразведчики, несмотря на свои кадровые и финансовые тяготы, смотрят в оба. Во-вторых, возможно, что кое у кого в ФСБ „имеется зуб“ на МИД, а главное – на его нынешнего руководителя. Только зачем ради этого понадобилось высылать „официального шпиона“ из такой дружественной нам страны, как Южная Корея? Можно было бы выбрать „дипломата“ из Верхней Вольты»[61].

Свою точку зрения на события не раз высказывал Юрий Петрович Гервис. На пресс-конференции 13 декабря 2000 года он предложил три версии. Его мнение как адвоката, знающего мельчайшие детали дела, более приземленно и конкретно.

«Первая версия такова. Моисеев стал неугоден определенным кругам в ФСБ и МИДе. И их интересы сошлись в одной точке.

Другая версия. Хочу напомнить, что в тот период очень качалось кресло под директором ФСБ Ковалевым. Считаю, что ФСБ оказала медвежью услугу своему руководителю, пытаясь показать в очередной раз, что мы, мол, работаем, мы разоблачаем, показать свою пользу государству.