По-моему, все эти нелепости имели смысл в одном случае — если Гай на этот раз сказал правду.

Скорее всего, я ошибался. Но в полной темноте — логической и физической — мог я хотя бы мысленно допустить, что Шпринцак говорил правду и что он действительно невиновен?

Итак, некто забрался в отсутствие Гая в его квартиру, взял из ящика пистолет, поехал в Герцлию, убил Гольдфарба, оружие выбросил позади дома, стерев свои следы, если вообще их оставил — может, он «работал» в перчатках? Возможно, этот некто предполагал, что именно полиция обнаружит пистолет и мигом обратит внимание на владельца и его денежные затруднения. Почему он тогда не оставил оружие рядом с трупом? Впрочем, это ясно — наводка выглядела бы слишком очевидной.

Кто же тогда звонил и вызывал Шпринцака на виллу? Неужели случилось такое маловероятное совпадение, и действительно звонил Гольдфарб, вспомнив вдруг о племяннике? А если звонил все же не дядя, а некто-убийца, которому не терпелось, чтобы Гай приехал и оставил дополнительные следы — своего башмака, например?

В четвертом часу ночи я набрал номер комиссара. Должно быть, Роман зачитался Рексом Стаутом — трубку он поднял после первого же звонка.

— Комиссар Бутлер у телефона, — бодрым голосом объявил он.

— Полиция никогда не спит, — констатировал я очевидный факт и продолжал: — Надеюсь, ты проверил, был ли звонок с виллы Гольдфарба в то время, о котором говорил племянник?

— Проверил, — немедленно отозвался Роман, не удивившись вопросу. — В «Безеке» утверждают, что звонка с виллы не было. В компании «Селком» говорят то же самое — последний звонок по радиотелефону Гольдфарб сделал вскоре после полудня: звонил в хирургию «Ихилова».

— Значит, с Гаем говорил не дядя, а кто-то с похожим голосом?

— Песах, ты продолжаешь обдумывать эту чепуху?

— А что еще делать в три часа ночи?

— Даже убийцы в это время предпочитают спать.

— Но полицейские комиссары бодрствуют, почему бы и историкам…

— Служба такая, — сказал Роман и положил трубку.

Кто мог ненавидеть Гольдфарба и его племянника до такой степени, чтобы убить первого и подставить второго? Кто-нибудь из хирургов — коллег убитого? Кто-то из знакомых Гая? Или сотрудники фирмы, владельцем которой был Гольдфарб? Десятки человек, из которых в качестве то ли свидетелей, то ли подозреваемых прошли господа Кантор и Абрамович, имевшие твердые алиби…

Если стать на эту точку зрения, то все расследование нужно опять начинать с нуля и расширить круг подозреваемых до границ Гуш Дана. Не в моих это возможностях, и на Романа рассчитывать тоже не приходится. Все говорило о том, что я зря уперся — подумаешь, личное впечатление. Подумаешь, взгляд затравленного зверя.

Истина в том, что Шпринцак убил дядю, воображая, что получит деньги. Просто как апельсин.

А разговор с Нахмани придумал, потому что испугался. Характер у него такой: делать, а потом пугаться того, что сделал. А о голосе дяди в трубке сказал, потому что испугался еще больше. После чего стал врать без удержу, потому что решил — лучше быть психом, чем осужденным на пожизненное. Знаю я таких людей. Даже собственного адвоката он слушает лишь тогда, когда совет юриста совпадает с его собственным мнением. Логика у таких людей всегда зашибленная. Не был я на вилле, и все. Ах, мою машину видели, и меня в ней? Да, был я там, но не тогда и не потому, пистолет украли, а в моих ботинках был не я… Нормальная реакция труса, и нечего об этом думать.

Я и перестал.

Еще недели через три Роман Бутлер сообщил, что вторая экспертиза согласилась с мнением первой о том, что подсудимый полностью вменяем.

— Естественно, — я пожал плечами, — наши генералы всегда отличались здравомыслием, а Рабин все же был одним из лучших.

— Ты это о чем, Песах? — спросил Роман, подозрительно оглядывая меня с головы до ног.

— О руководителях операции «Возмездие», естественно! Я все еще занимаюсь этим периодом, и знаешь, нашел уникальные документы, которые совсем не согласуются с мнением Ури Мильштейна…

— Песах, — невежливо перебил меня Роман, — «Возмездие» — это история, а я говорю о подсудимом Гае Шпринцаке.

— Ах, это…

Признаться, дело об убийстве Гольдфарба не являлось мне во сне уже вторую неделю. Оно мне не нравилось, и потому о нем следовало забыть.

— Значит, скоро суд? — спросил я.

— Да, примерно через месяц, — подтвердил комиссар.

Мы пили с ним не кофе, а вино, потому что Роману исполнилось сорок, и это следовало отметить. Официальное торжество Роман устраивал в воскресенье, пригласив нас с Риной в ресторан «Рециталь». Я вовсе не был уверен в том, что мне хочется сидеть за столиком и под громкую музыку, которую я не выносил, слушать стандартные тосты «до ста двадцати» и по команде отпивать из рюмки. Иное дело — выпить дома, когда вино я выбираю сам, легкое, полусухое, с виноградников «Кармель», и беседа идет неспешная, приятная — об убийстве, например…

— Кстати, — оживился я, — что показала финансовая ревизия фирмы Гольдфарба?

— Полный порядок. Процветающая компания, Гольдфарб был хорошим хозяином. Ты не читал вчера в «Едиот ахронот»? Как это они изящно выразились: «у него были золотые руки хирурга и золотая голова администратора»… Никаких претензий ни к Абрамовичу, ни к Кантору. Ты не поверишь, но эти господа ни разу даже не попытались обмануть хозяина.

— Почему я должен не поверить? Честные служащие — большая редкость?

— Возможно, и нет. Но я-то по долгу службы имею дело информацию только о нечестных, вот и кажется, что все такие.