— Ну-ка, посмотрю я на твоё незаконное чудо, — сказал он, здороваясь с Кошкиным.

Поставив ногу на каток, комкор ловко, по-кавалерийски, хотя и несколько тяжеловато, поднялся на подкрылок, потом опустился в башенный люк. Михаил Ильич тоже поднялся на танк.

Салов, не задавая вопросов, бегло осмотрел боевое отделение, с трудом протиснулся в люк наружу.

— Фу, тесно! Придётся тебе, Михаил Ильич, люк переделывать.

— Таких толстых танкистов у нас нет, — в тон ему, полушутя, сказал Кошкин. — Для тебя одного танк делать не буду.

— Ну-ну, смотри, я заказчик. Не возьму твою машину.

— А с чем воевать будешь?

— Дай мне несколько тысяч БТ, и я всю Европу пройду… А вот нужен ли твой крейсер — не уверен. Ведь металла тут больше, чем в двух Т-26.

— На три хватит, командир. Но только Испанию забывать не надо.

— Ну-ну, не ершись, — примирительно сказал Салов. — Я в Испании был, а ты не был. Не будем спорить. Проведём сравнительные испытания на полигоне, и всё станет на свои места.

Спрыгнув с танка, Салов пошёл к трибуне. Вскоре после этого разговора к Кошкину подошёл заместитель наркома.

— Ну, что не весел, Михаил Ильич? — спросил он. — О чём думаешь?

— Думаю, как бы нам на Т-32 новую длинноствольную пушку поставить. Да и броню надо усилить. Тридцать два миллиметра — мало.

— Салов говорит…

— Салов — не купец, а мы — не приказчики. Машину делаем для Красной Армии, а не для Салова, — сухо и недовольно сказал Михаил Ильич.

Майору Сурину нравился городок испытателей. Недалеко от столицы, а попадаешь как бы в другой мир. На опушке дремучего леса — несколько неприметных с виду строений, обнесённых высоким забором. В лесу — кольцо испытательной трассы, по которому движутся, рыча и дымя на ухабах и выбоинах, невиданные «звери». Рядом, в окружении могучих сосен и елей, — просторная поляна артбронеполигона. Молча кивают вершинами высокие сосны, наблюдая, как танковые пушки изрыгают пламя, а от массивных стальных мишеней летят снопы искр.

На территории, окружённой высоким забором, — всё, что необходимо для жизни и воинской службы: казарма, здание штаба, парк, длинная цепочка приземистых складов; имеются электростанция и водонапорная башня, баня и почта, даже клуб и стадион. Вокруг служебного корпуса разбит фруктовый сад, дороги и тротуары обсажены молодыми липками.

Сурин охотно приезжал сюда из своей столичной «канцелярии» по служебным делам, обычно на целый день. А когда начались сравнительные испытания танков А-20 и Т-32, совсем перебрался на полигон. Обосновался в гостинице, напоминавшей избушку лесника. В огромный многоэтажный и многооконный дом на набережной Москвы-реки наезжал по необходимости: для доклада о ходе испытаний комкору Салову.

Каждое утро Сурин шёл в парк, где в боксах стояла рядом А-20 и Т-32. Теперь у них новые хозяева — испытатели, судьи строгие и дотошные.

Испытателям дела нет до волнений конструкторов, для них не важно, что думают о новых танках в весьма солидных служебных кабинетах. Их забота — выявить, как танк преодолевает препятствия и ведёт огонь, надёжна ли его броня, достаточны ли у него скорость и манёвренность, насколько долговечны его узлы и агрегаты, удобен ли он в управлении и, наконец, придётся ли он по душе танкистам в бою. Этим они и занимаются, не жалея сил, и со знанием дела.

Механиком-водителем на Т-32 — старшина Трушкин, спокойный молчаливый парень со скуластым, калмыцкого типа лицом и крепкими, жилистыми руками. Шершавые, со следами застарелых ссадин, эти руки удивительно мягко и в то же время с большой силой ложатся на рычаги машины. Тяжёлые и цепкие, когда Трушкин орудует ломом или кувалдой, они становятся совсем другими, когда он регулирует зазоры в механизмах двигателя или трансмиссии. Тогда пальцы кажутся ловкими как у хирурга.

Механик-водитель А-20 Ломов — моложе и не столь опытен. Он тянется за Трушкиным, старается казаться таким же степенным и невозмутимым, но в танке явно нервничает, даже взмокает весь от пота.

Кроме механиков-водителей на машинах работает техник-контролёр старшина Коровников.

При первой встрече с Коровниковым на полигоне майор Сурин дружески с ним обнялся, хотя недолюбливал мужские объятия, не говоря уж о поцелуях. Но тут — особенное дело. Под Брунете Коровников был механиком-водителем в его экипаже. Само по себе это ещё мало что значило. Но, во-первых, Кузьма был отличный, опытный механик-водитель. А во-вторых, когда Сурин там, под Брунете, спрыгнул с охваченного пламенем танка, он неожиданно провалился во мрак: сначала в глазах поплыли какие-то багровые пятна, а потом наступила полная темнота и промелькнула вялая, угасающая мысль: «Это конец…» А когда открыл глаза, то увидел яркое синее небо и склонившееся над ним спокойно-суровое лицо механика-водителя. И снова проваливаясь во мрак, теперь уже успокоенно подумал: «Значит, не конец…» Точнее, мысль была пространнее, что-то вроде: «Если Кузьма здесь, со мной, всё будет в порядке». Он считал Коровникова очень надёжным человеком.

Конечно, в том, что Кузьма Коровников оттащил его тогда от горящего танка в безопасное место, а потом доставил в госпиталь, не было ничего особенного. Так, безусловно, должен был поступить каждый, но такое не забывается и очень сближает даже совсем разных людей. Друзьями они не были, но орден на груди Коровникова — за спасение жизни командира, то есть его, Сурина, и это связывало его с Кузьмой. В свои прежние приезды к испытателям Сурин иногда бывал у Коровникова дома, знал его жену Люсю и пятилетних близнецов — Альберта и Эдуарда, которых называл принцами. То, что Кузьма Коровников вошёл в группу испытателей танков А-20 и Т-32, обрадовало Сурина всё по той же причине — умелым, знающим и надёжным человеком был бывший механик-водитель экипажа его танка.