После ухода Кашинского он пригласил в свою комнату Ивана Епифанова, только что вернувшегося из мастерских. Накануне назначенного в их общей квартире собрания он должен был еще раз поговорить с Иваном. Поело сообщенного Кашинским Михаил особенно остро ощутил свое положение: ему не на кого пока что опереться, не от кого ждать поддержки. Кто на его стороне? Один Федор Афанасьев, с которым Кашинский, пожалуй, не очень-то будет и считаться. Афанасьев для него — представитель «темной рабочей массы». Это уже и прежде можно было почувствовать. Если бы на завтрашнем собрании присутствовал еще и Епифанов, было бы уже легче.

О намеченном собрании Михаил сказал ему не сразу. Сначала заговорил о том, что связано было с их работой, с ремонтными мастерскими, с вагонным депо. И только затем, словно бы спохватившись, словно бы только что вспомнив, сообщил:

— Да! Иван! У меня тут завтра вечером соберутся люди… Для разговора. Сам понимаешь… Хозяйке я сказал: мол, решил справить новоселье с приятелями. Только о себе сказал. Насчет тебя не заикнулся даже. Но… вот тебе… хочу сказать: было бы крайне желательно, чтоб па этом собрании присутствовал и ты: речь пойдет об объединении кружков и, по всей видимости, о выработке единой линии, единого курса… Без обиняков тебе скажу: люди, с которыми я тут вступил в контакты, к сожалению, не избавились еще от народовольческой ереси, еще много путаются в том, что для нас с тобой давно уже сама истина. Между тем за ними — большинство. И они, увы, склонны диктовать условия… К тому же завтра намечается на этом собрании объединение, как я уже сказал. Есть тут, в Москве, один очень резвый деятель… Некто Егупов. Я о нем пока что лишь слышал. Скорее всего, он чистой воды конспиратор, увлекшийся игрой в «опасную деятельность», в «революционера»… Так, по крайней мере, мне показалось по тому, что я о нем знаю. Вот с кружком этого Егупова на завтра намечено объединение кружка, в который здесь вошел я. Руководит нашим кружком Кашинский — студент университета. Он только что побывал тут, у меня. Поставил, так сказать, в известность насчет завтрашнего объединения с Егуповым.

У меня есть серьезное опасение, что завтра они, объявив об этом объединении, постараются сразу же задать тон, поскольку, видимо, сходятся в своих взглядах… Они — подавляющее большинство, после слияния мне трудно будет им противостоять. На моей стороне — кто? Афанасьев. Один. Вот если бы еще ты…

— Видишь ли… — замявшись, заговорил Епифапов. — Я уже толковал тебе, что есть обстоятельства… Болезнь жены… Ей нужен покой. У нее — нервная болезнь… А ведь если я вновь включусь в эту деятельность… Да еще и натура я такая: в каждый пустяк вкладываю всю наличность своих душевных сил, все свое сознание… Затянет это меня… И если что со мной случится, Аня этого не перенесет… Я знаю… Такие-то дола, друг Горацио…

— Ну, что же… Будем считать, что разговора этого не было…

— Нет, нет, Михаил! Я не отказываюсь совсем!.. Если так надо, то я завтра обязательно поприсутствую, обязательно! Я о том, что не смогу постоянно участвовать в этом, но завтра… Завтра — обязательно!.. Мы же друзья! И потом: разве же я смогу подвести тебя? Ведь ты сделал для меня, для нас с Аней, такое доброе дело!..

— Да ведь не в этом суть, не в дружеской отплате… Не в этом суть, Иван… Святое дело оставляем… А между тем нас так мало!.. Я понимаю: мне — проще, поскольку меньше тебя связан… Но ведь и за мной стоят живые люди: мать, отец, братья, сестры… Разве мне их не жаль?! Но как же оставишь дело?! Для понявшего истинный путь обратной дороги нет и другой дороги — тоже нет…

На другой день, около семи вечера, к Михаилу начали сходиться участники назначенного собрания. Первым пришел Федор Афанасьев, за ним пришли, один за другим, Михаил Терентьев, Болеслав Квятковский и сам Петр Кашинский.

— Ого! — восхитился он, кинув взгляд на стол, на котором виднелись тарелки с закусками и конусообразная бутылка «шустовской». — Пир среди великого поста?!

— Небольшое новоселье! Всего лишь — небольшое новоселье! — в тон ему ответил Михаил.

Последними явились Егупов и Вановский. Кашинский подвел Михаила к ним. Представил с некоторой театральностью:

— Это вот — Михаил Иванович Бруснев — наш радушный хозяин! А это (широкий жест в сторону вновь прибывших) — Виктор Вановский и… сам Михаил Михалыч Егупов! Великий конспиратор и большой специалист по добыванию нелегальной литературы!

Нервно поежившись от этой аттестации, в которой прозвучали явно иронические нотки, Егупов протянул Михаилу руку, негромко сказал:

— Весьма рад знакомству! Много слышал о вас…

— Вот как?! — Михаил укорно глянул на Кашинского (от кого еще мог «много слышать» о нем этот Егупов?..).

— Нет, нет! Я тут — ни при чем. У Михал Михалыча — своя агентура! — Кашинский рассмеялся и, тут же оглядев собравшихся, деловито потер руками, кивнул в сторону стола: — Ну что ж… Все как будто в сборе. Давайте рассаживаться. — Он чувствовал себя в роли распорядителя.

— Да, да, прошу всех к столу! — подхватил Михаил. Когда все расселись вокруг стола, в дверь постучала робкая рука. Вошел Епифанов. Тихо сказал всем: «Добрый вечер!»

«Все-таки пришел…» — подумал Михаил и пригласил его:

— Проходи, присаживайся к столу, Иван Павлович!

Епифанов, как-то бочком, ссутулившись, прошел к столу, опустился на свободное место.

— Простите, должен представить, — сказал Михаил. — Это — Иван Павлович Епифанов, мой весьма близкий товарищ по институту и по кружку, в который мы вместе входили в Петербурге… Ныне мы с ним и служим на одной железной дороге, и живем на одной квартире.

Напротив Михаила поднялся, отодвинув стул, Кашинский.