Под работу, несложную, требующую лишь аккуратности и немного физической силы, очень хорошо думалось. Курту это и надо было: подумать, как следует. Мало ему вчерашнего дня и половины ночи. Он полагал, что умеет принимать решения – все-таки почти маг, у него развитая интуиция и высокая скорость мышления, и уже случалось попадать в ситуации, когда решать приходилось одному за многих. Взять хотя бы апрельское землетрясение в Ташкенте, то, которого не было. Предотвратили его, конечно, три академика, а не второкурсник Гюнхельд, но именно Курт в нужный момент перестал удерживать порученного ему духа. Отпустил, не дожидаясь распоряжения, потому что понял: распоряжение может и запоздать.

На свой страх и риск дал духу свободу. И тот сбежал.

Руководитель группы потом долго жал Курту руку, повторяя, что еще бы немного, еще бы полсекунды передержали духа, и слабость того переросла бы в необузданную силу. Курт и сам знал, что сделал, но похвала академика, да еще из тех, о ком легенды ходят – это было приятно. Дело, конечно, проходило под грифом “СС”, а он так и не собрался придумать легенду для полученной тогда медали, поэтому о награде не знала даже матушка. Да, в конце концов, не за медаль ведь старался.

И, кстати, о слабости, переросшей в необузданную силу. Драхен назвал бы это страхом, превратившимся в ярость, и наверняка знает духа по имени. Вот она, разница в подходах.

Драхен, м-да. Ведь тогда Курт не колебался, ну, разве что, совсем немного, хотя от его решения зависела жизнь тысяч ни о чем не подозревающих людей. Конечно, вздумай дух не убегать, а драться, скорее всего мэтры справились бы с ним, но решал-то Курт сам. А сейчас вот… сейчас вставляет в пазы раскрашенные деревянные щиты, собирает яркие киоски, в которых завтра будут угощать сахарной ватой, мороженым, кофе и горячими булочками, и думает, думает, думает. Что же делать-то? Как поступить с подаренным ему правом на желание?

Драхен обмолвился насчет бессмертия, но это он судит из своих эгоистичных соображений. Не понять древнему Змею, что современный человек в последнюю очередь будет печься о личном благе. Много ли радости в бессмертии, если жить придется с сознанием того, что ты мог употребить подарок для счастья многих, а вместо этого присвоил?

Но что такое счастье? Можно ли пожелать счастья всем и даром? Да, и пожелать можно, и Змей, наверное, сумеет исполнить такое желание, однако как это будет выглядеть? Сколько людей на земле представляют свое счастье до крайности примитивно: мечтают о деньгах – чаще всего о деньгах – о какой-нибудь нелепой славе, о чем еще? Ну, о женщинах – это мужчины. И о мужчинах, это, ясное дело, женщины. Хотя, конечно, бывает наоборот. А сколькие, страшно подумать, видят счастье в том, чтобы делать несчастными других! И еще есть люди, желающие свести счеты с жизнью, вместо того, чтобы бороться и не сдаваться, строить свою судьбу.

Вот если бы все понимали отчетливо, что счастье – это удовлетворение духовных потребностей, счастье – это когда творишь только добрые дела, когда не надо каждый день сражаться за то, чтобы люди жили спокойно и безопасно. Когда друзья не погибают нелепо и страшно, не пропадают без вести, и даже их родным не рассказывают, как это случилось. Потому что нельзя. Секрет. Тайна.

То, чего не существует, продолжает убивать, и бесславно гибнут боевые маги, не прекращается война… Можно ли попросить Драхена, чтобы это закончилось. Чтобы стихии начали служить людям, чтобы действия их стали предсказуемы и укладывались в рамки уже известных законов природы?

Да, можно. Но что делать с теми законами, которые еще не открыты? Отказаться от них? Свернуть дорогу науки в кольцо и обнести стенами?

Нет, как ни посмотри, а все неизбежно приходит к тому, что о подарке Змея придется рассказать тем, кто лучше Курта представляет, как им воспользоваться. Доложить ректору, тот сообщит наверх, оттуда, насколько Курт представлял систему, информация уйдет еще выше… а дальше, поскольку выше, чем там, просто ничего нет, кроме Бога, которого не существует, дальше решение примет человек, в чьей мудрости сомневаться не приходится.

Скорее всего будет создана комиссия, в состав которой, разумеется, включат и курсанта Гюнхельда. Там тоже придется решать, потому что никто не заставит его воспользоваться своим правом на желание в приказном порядке. Во-первых, это не принято – давить в таких вопросах не принято, во-вторых, ему ведь нужно будет позвать Змея, а тот, если на Курта окажут давление, мигом почует, что дело нечисто.

Ох-хо… Еще и Змей! Заманить его туда, – куда “туда”, Курт еще толком не представлял, но отдавал себе отчет, что “там”, пожалуй, и Змея скрутят, если понадобится, – и что потом? А ну, как завербуют крылатого принца – вольную птицу, мировое Зло? Не то, чтобы это было плохо, и партбилет на имя княжеского бастарда не фокус, если уж даже сын итальянского барона в партию вступил и советским авиаконструктором сделался, но вот нужно ли воплощение Зла на службе передового государства?

А для вербовки даже ума много не надо, просто превратить одно желание – во множество. Это Курт честный, он не станет. А “там”… нет, там тоже люди честные, просто они, ну, умеют жертвовать личной честью на благо общества.

– Гюнхельд! – его встряхнули за плечо.

– А, капитан, – Курт отложил деревянный молоток, – что, приехал кто-то?

– Нет, – Вильгельм отвел его в сторону, – надо поговорить. Снаружи, на шоссе, в этом… Тварном, так его, мире, что-то неладно.

Элис весь день провела, забравшись с ногами в кресло. Что Курт не придет и сегодня, она поняла еще утром, но продолжала ждать, неизвестно на что надеясь. Обиделась? Конечно, она обиделась, а Курт? Он не понял, как могла она выстрелить в Улка, не понял и недвусмысленно заявил об этом, и сейчас ему, видимо, неприятно иметь с ней дело. Парни вообще не способны понять элементарные вещи, не от бесчувственности, а просто от того, что они, в сущности, очень грубые создания.