– Стоять! – рявкнул Курт, кривясь от нового приступа боли. – Я приказываю вам: стоять, или будете прокляты!

Он еще не успел придумать, что именно сотворит сейчас, чем напугает их, оглянувшихся на него, удивленных, но выполнивших приказ. Не дать им прийти в себя, ошеломить, он же маг в конце-то концов, он…

С неба в землю грянула ледяная молния. Брызнули в стороны осколки камней, чудом не задев пленников у столба, разметав и изранив первые ряды горожан. А в следующий миг, обдав людей студеным дыханием, черный дракон пал с небес, и от алмазных крыльев его брызнули вокруг цветные яркие блики.

Змей был огромен. Ему тесно было на площади. Лапа с когтями, каждый в человеческий рост, продавила камень рядом с Куртом. Шипастый хвост одним взмахом снес шпиль ратуши. Что происходило на другой стороне площади, что сталось с людьми, оказавшимися под задними лапами дракона, об этом страшно было даже подумать. Длинные, покрытые чешуйчатой броней пальцы обхватили столб над головой Вильгельма, выдернули из земли.

И пастор Гюнхельд закричал, срывая голос:

– Нареченный Михаилом, именем Господа нашего заклинаю тебя: покорись!

Страшно зарычал оскорбленный дракон, алым, белым, слепящей синевой полыхнули крылья. Он почти взлетел. Курт пригнулся от пролетевшего над площадью порыва ветра, но Змей в человеческом облике встал на землю.

– Курт, – дядя Вильям сунул в руки племяннику длинный острый кинжал, не из стали – из серебра, – бей в сердце. Ты спасешь всех, спасешь друзей…

– Ты заигрался, поп, – скучным голосом произнес принц Наэйр. – Ты надоел мне.

Он был рядом, в полушаге от Курта. Всего на миг встретились они глазами, рыцарь и дракон, но и мига хватило, чтобы Курт понял: Змей побежден и знает об этом.

План пастора сработал.

Вокруг было тихо. Застонал, но тут же умолк кто-то из раненых. И, рассыпая искры, за спиной принца пролетел пылающий факел, упал прямо на залитые бензином вязанки дров. Змей подался назад, развернулся, протягивая к взметнувшемуся пламени когтистые руки, жилы на шее и висках вздулись, как от непомерного усилия, и огонь, свирепый желтый огонь припал к земле, облизал горячие сухие камни. Он задыхался. Умирал… но уже взлетели над толпой другие факела, расцветилась яркими красками праздничная ночь.

– Рыцарь, – прохрипел Змей, не замечая, что из под когтей его бледным серебром капает на землю кровь, – делай, что должен.

– Это ты – должен, – Курт, сжал теплую рукоять кинжала, – ты обещал. Спаси их.

…Серьезная это сила – человеческая воля, воля обычного смертного. А уж воля мага, да еще помноженная на могущество Зла и нерушимую клятву – это сила, противостоять которой не может ничто.

Погасло пламя, и со звоном упали цепи с покосившегося столба. Вылетела из распахнувшихся ворот сада Гюнхельдов “Победа” Курта, все четыре дверцы ее приглашающе раскрылись.

Кто-то ахнул в толпе, кто-то закричал, но ни один из собравшихся на площади горожан не заступил дорогу Вильгельму, когда капитан, кривясь от боли, перекинул Элис через плечо и пошел, почти побежал к машине. Перед ним расступались. Глаза людей показались Курту глазами мертвецов. Недавние палачи стали покорными куклами, неловко, как на ходулях, ковыляющими подальше от центра площади. Все взгляды были прикованы к Змею, и никого больше не существовало для горожан, и жутко смотрелись они, когда пятясь, рывками, пытались убраться подальше от чудовища.

А серебро на смуглой коже смотрится даже красиво, если не знать, что это серебряная кровь пузырится на губах, течет из ушей, пачкая черные волосы.

– Уходите!

Сбылось желание Элис отомстить любой ценой.

– Город закрыт… – заикнулся было Курт.

– Открыт. Уходи, рыцарь!

– А ты?

– Быстро! – приказал Змей. – У вас мало времени.

…Их было много. Но он легко мог уничтожить всех, если б не слабость, проклятая слабость, которая наступает в час кэйд – на рассвете.

От окружившей толпы отделился один, широкоплечий и высокий, с красивым лицом. В серых глазах страх, нет в них ни намека на радость, ни тени победного торжества, лишь страх и немного злости.

Теперь принц узнал его, смертного из кошмара. Пастор… пастор, чье имя так и осталось неизвестным.

Запах мятной пастилки, нарочито скучающий голос:

– Ну что, тварь, прочитаешь мне “Ave” или “Pater noster”?..

Кто-то осенил крестом, и голову обручем стиснула боль.

Надо было бежать. Еще можно было убежать. Не драться, не убивать, не позволить голоду втянуть себя в безнадежный бой – просто убежать. Растаять в воздухе, растечься облаком тумана, рассыпаться сотнями летучих мышей, пауков, блестящих скарабеев…