– Что ты болтаешь? – резко спросила мадам. – Граф? Твой дедушка? Ты сочиняешь!

– Нет-нет, клянусь, я говорю правду! – Я рассказала, как моя мать, Галина, сбежала с красивым цыганом, Грегором, и как она умерла, а ее отец, граф Николай Ульянов, долго меня разыскивал и наконец взял к себе в поместье. – У него было много земли и очень много крепостных. Мы с ним были очень близкими друзьями. И он взял меня в свой огромный дом в Москве. Но когда он умер, его сын возненавидел меня и хотел убить. Мсье Сет заступился за бедную сироту. Мы собирались найти мой табор, но всех цыган расстреляли казаки. – Я отвернулась и вытерла глаза рукавом. – Это было ужасно. Я видела их всех мертвыми.

Вот почему я осталась теперь одна-одинешенька на всем белом свете. – Я закрыла лицо передником, мои плечи вздрагивали от непритворных рыданий.

– Бедняжка! – Мадам Одетта громко высморкалась. – Вот, возьми платок и вытри глаза, малышка. И смой-ка всю эту краску с лица. Граф, ты говоришь? Так ты русская дворянка?

– В изгнании, – объяснила я грустно. – Я никогда не смогу вернуться в Россию, потому что там меня ждет смерть. Я должна жить среди чужих людей и целиком зависеть от их щедрости. А вы были так добры, мадам! Взять на воспитание бедную сиротку – нелегко было решиться на это. Да благословит вас Господь. Я стала вам такой обузой. Я не хочу и дальше омрачать вашу старость. Я ухожу. – Я сделала реверанс и повернулась.

– Подожди секунду, дитя, – сказала мадам Одетта. – Подойди сюда и дай мне посмотреть на тебя. – Она положила руки мне на плечи и заглянула в лицо. Мадам была очень низенькой, и ее макушка едва доходила мне до подбородка.

– У тебя интересное лицо, Рони. Скулы красиво очерчены, пожалуй, они даже очень изысканной формы! Ах, если бы у меня был такой овал лица, я была бы первой на парижской сцене. А твои глаза! Такие большие, теплые, совсем черные. Форма носа неплохая, да и подбородка тоже. Рот, конечно, великоват, но, когда ты наберешь вес, это не будет так заметно. Да, могу поспорить, что через пару лет ты будешь очень симпатичной. Надо только набраться терпения и подождать.

– Но я не хочу быть симпатичной! – вскричала я. – Я хочу быть красивой! Такой же красивой, как вы когда-то! Такой красивой, как эта… Симона! – вырвалось у меня ненавистное имя.

Мадам Одетта весело расхохоталась.

– Так вот оно что! Ты ревнуешь к Симоне! Ну, я должна сказать, что, если ты хочешь достичь такого же успеха, как Симона, тебе придется обратить внимание на многое другое, кроме лица и фигуры.

– Не понимаю.

– Ты не знаешь приличных манер, дитя! – Мадам Одетта всплеснула руками. – Только вспомни свое безобразное поведение сегодня. Даже досаждать своим врагам нужно с большей грацией! Настоящая женщина никогда, никогда не опустится до ругани и угроз. Она не кричит, не швыряется вещами и не бегает вверх-вниз по лестнице. Настоящая женщина никогда не споткнется о мебель и не разобьет чашку. Если настоящая женщина услышит что-то для нее неприятное, она промолчит и сделает вид, что ничего не случилось. Даже если в ее голове зреет какой-то план, по лицу этого никто не сможет заподозрить. Но ты! У тебя нет силы воли, нет изящества, ты так ужасающе необразованна!

– Увы, – согласилась я, – это так. Но я не понимаю одного, мадам. Вы не любите Симону, а она не любит вас, но вы болтали с ней, словно со своей лучшей подругой. Какая от этого польза?

– Большая, – сказала мадам Одетта. – Если я откажусь видеться с теми, кого недолюбливаю, мне придется до конца дней своих сидеть в одиночестве. Но мы с Симоной настоящие женщины и умеем хорошо притворяться, изображая видимость крепкой дружбы.

– Вы знаете так много, – восхитилась я, – я даже слышала, что дочери лучших семейств Парижа посещали вас, чтобы научиться хорошим манерам.

Мадам Одетта слегка покраснела.

– Да, это правда, но я больше этим не занимаюсь. К сожалению, в последнее время… мое здоровье…

– О, – грустно вздохнула я, – какое несчастье! Я бы согласилась даже обрезать волосы, лишь бы иметь возможность поучиться у такой женщины, как вы. Я бы нашла способ вас отблагодарить. Стала бы просить милостыню на улицах. Но я пришла слишком поздно. Я проклята судьбой! У меня никогда не будет своего дома, я всегда буду скитаться – одинокая, невежественная и заброшенная девушка, и никто не побеспокоится обо мне. Мой дедушка-граф, – здесь я еще раз вздохнула, – наверное, сейчас горюет на небесах, видя, какая судьба меня ожидает.

Я исподтишка взглянула на старую женщину, оценивая эффект, произведенный моими словами.

Мадам Одетта медленно прошлась по комнате.

– Это правда, – сказала она задумчиво, – что, э… обстоятельства вынудили меня отказаться от преподавания. Должна признаться, что я страшно скучаю по компании молоденьких девушек. – Она остановилась и долго меня разглядывала. Я молчала. – Вот это будет достойная шутка, – бормотала мадам Одетта, – превратить посудомойку-цыганку в самую красивую женщину Парижа! Что за удовольствие – как следует утереть нос Симоне. И показать Сету Гаррету!.. Да, – громко произнесла она, – это возможно. Это определенно возможно! – Мадам обошла вокруг меня. – Выпрямись, – приказала она. Я послушно выпрямилась. – Одной красоты недостаточно, Рони. Без хороших манер ты будешь, как красивый сорняк среди оранжерейных роз. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Нет, мадам.

– Роза, – терпеливо объяснила мадам Одетта, – даже самая невзрачная, отличается чем-то особенным от любого сорняка. В тебе действительно заметны признаки высокого происхождения, сейчас я хорошо их вижу. Как говорится, голубая кровь всегда проявится. Как же я раньше этого не замечала! Но так как ты росла среди этих ужасных цыган, ты не смогла получить достойного воспитания.

– Они не были ужасными, – возразила я, – они были замечательными.

– Да-да, но они все, как дикие цветы, дитя. Сорняки! Неужели ты не понимаешь, что я имею в виду? Среди цыган твоя жизнь шла бы спокойно, ты знаешь их обычаи и привычки. Уверена, любой мужчина-цыган с удовольствием взял бы тебя в жены.