Шрифт:
– Погоди, – сказал он успокаивающе, – я сей минут обернусь с водицею. Погоди, не ходи никуда!
Он исчез за дверью, а Ирена мрачно подумала, что «годить» как раз не следовало бы. Нужно исчезнуть отсюда, сбежать от Емели, отыскать Игнатия – ну и так далее. Все верно, все правильно, и все-таки Ирена знала, что не тронется с места, пока не умоется и не приведет себя хотя бы в относительный порядок. Чтобы не терять времени, она достала из ридикюльчика гребешок, распустила небрежно сколотые волосы. Дома ее, конечно, причесывала горничная, однако Ирене не составляло никакого труда уложить волосы самой: они были легкие, пышные, вьющиеся, и каждая прядь, выбившаяся из прически, тут же начинала весело кудрявиться, будто завитая нарочно. В Смольном эти кудряшки доставляли ей массу неприятностей, но прошли, прошли те времена!
Ирена опустила руку с гребнем, вдруг поразившись тому, что совершенно равнодушно вспоминает институт. Сколько лет он держал ее душу в оковах, которые чудились неразмыкаемыми, однако вчерашний день с его открытиями преобразил Ирену. «Сокольская стала женщиной», – бледно усмехнулась Ирена, хотя, кажется, таинственного события так и не произошло… кажется. И тут же она сердито сморщила нос: все-таки освобождение от смольненских уз было неполным, вот ведь снился же ей всю эту ночь управляющий Адольф Иваныч в образе их классной дамы Шишмаревой, которая не позволяла наказанным плакать и кричала: «Souffrez votre punition, souffrez! [9] »
9
Терпите ваше наказание, терпите! (франц.)
Скрипнула дверь, Ирена испуганно оглянулась, но это был Емеля с ведром воды в правой и подносом в левой руке. Поднос был отнюдь не пуст: Ирена увидела кувшин, ковригу хлеба, плошку с медом. Емеля балансировал этой тяжестью так легко, словно ему приходилось выступать не только на театральной сцене, но и на арене циркового балагана.
С непостижимой ловкостью швырнув поднос на стол (ни единая капля не сплеснулась через край кувшина!), он потащил ведро в соседнюю комнату, сделав Ирене знак идти за собой, и она едва не застонала от облегчения, увидев прекрасно оборудованную туалетную комнату, примыкавшую к кабинету с одной стороны, а с другой – к спальне. Ирена туда только заглянула разочек – и отпрыгнула: воздух там был затхлый, тяжелые шторы опущены, мрачно и страшно.
Вода оказалась чуть теплой, но Ирена отлично помылась в двух тазах. Волосы она заплела в косу. Сейчас не до пышных причесок! Хорошо было бы сменить белье, но не просить же Емелю сбегать за багажом. Тем более что и там нет чистого… Ирена вспомнила, как только лишь вчера утром обдумывала свою новую жизнь в Лаврентьеве (например, какие предметы туалета ей в первую очередь сошьют крепостные белошвейки), и криво усмехнулась своей глупости и наивности.
Потом она поела. Емеля к ее возвращению из туалетной комнаты уже выпил полкувшина молока и отъел большую часть краюхи, а мед едва покрывал дно плошки. Да, этот мужик с графиней не больно церемонился! Однако сейчас Ирена спрятала графское достоинство подальше и смиренно съела все, что осталось. Для Емели она ничем не лучше его самого! Такой же мыльный пузырь, как его молочный брат Игнатий! Ирена позволила себе потешиться мыслью, как она уговорит отца выкупить, непременно выкупить Емелю, а потом ему зададут хорошенькую порку – так, для острастки, чтоб вспомнил про этот почти дочиста съеденный мед! Сия упоительная картина, впрочем, недолго тешила ее воображение, потому что воспоминание о другом человеке, которого тоже предстоит выкупать, обрушилось на нее с новой силой.
Где же Игнатий?! Ну куда он пропал, где его искать?
Глава IX
РОКОВОЙ ШАГ
Часы в кабинете пробили пять. Господи, так рано, а до чего же светло! Дом еще спит, но где-то вдали слышны голоса. Надо бежать скорее, пока никто не проснулся, пока еще есть надежда улизнуть незаметно!
– Как ты думаешь, Софокл, куда подевался Игнатий? – спросила она Емелю. – Может быть, он отправился к этой, как ее, Степаниде?
– А леший его знает, – буркнул тот. – Вряд ли. К Степаниде, к этой старой ведьме, он в последнюю очередь пойдет. Они всегда друг дружку ненавидели, никак не могли графа между собой поделить. Однако нашел время шляться! Тут надо ноги в руки – и бегом, а он… – Емеля сердито присвистнул, а Ирена изумленно уставилась на него. Их страж советует бежать?! – Я тебе вот что скажу, – решительно заявил Емеля, – не знаю, кто ты есть, но, вижу, Игнаша крепко тебе голову заморочил. Это он умеет! С ним как раз в беду угодишь. Ты лучше беги отсюда, пока цела. Я тебя научу: бежать надо не по той аллее, где мы вчера ехали, а с задов усадьбы, сперва через рощу, а потом по Чертову мосту. Ничего, ты крепкая, переберешься, – успокоил он, окинув Ирену оценивающим взглядом, от которого она едва не завопила возмущенно: слово «крепкая» почему-то показалось ей невероятно обидным.
«Крепкая»! Девушка должна быть нежная, слабая, а если крепкая – это уже… Сказал бы еще – «здоровая»!
– От Чертова моста до большой дороги рукой подать, а там кареты одна за другой. Свет не без добрых людей, – продолжал Емеля. – Главное, время не терять. Адольф небось вчера напился и пока спит…
Он не договорил – вздрогнул, оборотился к окну, под которым кто-то тяжело пробежал, выкрикивая, словно эхо:
– Знатно напился… пился!
Емеля нахмурился, покачал головой:
– Вот уж правда что. Так слушай дальше. Я тебе больше ничем помочь не смогу. Девка ты хорошая и храбрая, однако я не хочу, чтобы с меня Адольф с живого шкуру содрал и сушить повесил. А он может. Помнишь старуху, которая вчера нам чуть дорогу не перешла? В дугу согнутая? Год назад – еще барин старый жив был – она пришла Адольфа просить, чтоб ее от страды на время освободили: спина, мол, болит.
«Ах, спина болит? – сказал Адольф. – Ну так я тебя полечу!» А дело было в плотницкой – схватил он правило и давай бабулю по спине охаживать. Унесли ее едва живую, Адольф кость ей переломил, так что она теперь, видишь, только согнувшись и может ходить. Барин велел тогда из жалости ее в дом взять – мусор с полу подбирать, она, мол, ближе глазами к земле, значит, видит лучше. А как граф помер, с тех пор она остерегается на глаза людям попадаться: не ровен час, донесет кто-нибудь Адольфу, что она здесь пригрелась, так этот злодей либо до смерти прибьет, либо снова на пожню пошлет, а это – та же смерть.
В эту минуту еще несколько человек протопали под окном, на разные голоса неразборчиво выкрикивая что-то: не то «свалился», не то «сварился», не то все же «напился».
Емеля нахмурился:
– Что за притча? Кто куда свалился? Иван! Ванька! Да что приключилось-то?
Он всунулся в окно, кто-то издалека отозвался ему неразборчивым:
– …ился! – и пробежал дальше, а Емеля так и повис на подоконнике.
«Может, ему дурно?» – испугалась Ирена, подскочила к нему, вцепилась в плечи, потащила что было сил.