– Да что ж госпожа Макридина, хозяйка богатая, крепкая, с такой мелкотой недостойной водится? – удивился первый.

– А с кем ей еще водиться? – хмыкнул второй. – Ни одна барыня в дом ее к себе не пустит, потому что она и вдова, и собой приглядна, не сравнить с иными-прочими здешними дамами. Кому охота при красавице в дурнушках состоять? К тому ж слухи про Макридину ходят самые несусветные. Прозвище у нее – охотница, и не потому, что по болотам с ружьишком шастает либо зимой лисиц травить выезжает, хотя она и до этих забав горазда. Но сильно она нашего брата, мужчину, жалует! Сильно охоча до наших ласк! Кому из дамского пола по нраву придется, коли в дом такая охотница езживать станет и ее мужу голову кружить? А господа одинокие, вроде Берсенева – слышал, того, что Лаврентьево недавно унаследовал? – Макридину сторонятся, опасаются, потому что знают: она первого же приличного холостяка или вдовца норовит под венец увлечь. Уж больно ей замуж охота выскочить сызнова! Эти-то, ее прихлебатели, рвань мелкопоместная, рады бы ее под венец повести хоть поодиночке, хоть всем скопом. Да ведь и они для Макридиной только шваль, с которой она валандается поневоле, поскольку ни один из благородных господ рядом с ней дольше чем на два слова не задержится.

– Ах вы, сволочь придорожная! – загремело вдруг на самым ухом Ирены. Заболтавшиеся слуги порскнули кто куда, их в один миг будто ветром сдуло, а перепуганная Ирена от неожиданности взвизгнула, кинулась было бежать, да наступила на полу плаща, упала и в то же мгновение была схвачена за шиворот:

– А ты что здесь делаешь? Подслушиваешь? Подсматриваешь? Выведываешь? Что за девка? Кто тебя подослал? Воровка? А ну, пошли в дом!

Ирена пыталась вырваться, вывернуться из плаща, но человек, поймавший ее, держал крепко. К тому же он обладал немалою силою, так что, как она ни билась, все было попусту. Он втащил ее по ступенькам и втолкнул в комнату постоялого двора, ярко освещенную не только свечами, но и несколькими факелами, что придавало ей, в сочетании с низкими балками и огромным столом, несколько средневековый вид. Вдобавок на полу собаки грызли кости, ну а лица бражников, смотревших на неожиданное явление пьяными очами, могли принадлежать любому времени.

– Взгляните-ка, Людмила Григорьевна, – произнес человек, притащивший Ирену. – Вышел, прошу великодушно извинить, за нужным делом, ну, облегчился, значит, и вознамерился возвернуться к стопам вашим, и тут глядь, а под окошком стоит вот эта девица, зачарованная вашим божественным пением, словно мореплаватели пением Цирцеи.

– Вы хотели, видимо, сказать, пением сирен? – огрызнулась Ирена, наконец-то вырываясь из рук этого человека и бросая на него уничтожающий взгляд. Сделать сие, впрочем, было нелегко, ибо он оказался очень высок ростом и в плечах широк чрезвычайно. Не диво, что из этих загребущих рук никак нельзя было вырваться.

Впрочем, он Ирену интересовал мало. Куда большее любопытство вызывала у нее госпожа Макридина, именовавшаяся Людмилой Григорьевной. На вид ей было около двадцати пяти лет. Судя по голосу, она должна была оказаться неким подобием кикиморы с гитарой. В самом деле, в руках она держала гитару с синим полосатым шелковым бантом, которые в Петербурге навязывали на гриф только мещаночки либо купчихи. Что же касаемо до внешности… Ирена увидела невысокую, весьма субтильную чернявую даму в амазонке цвета адского пламени, вышедшего из моды года четыре как и ныне почитавшегося в обществе весьма vulgar. Впрочем, Ирена мигом поняла, почему Людмила Григорьевна носила это платье. Амазонка туго обтягивала ее худенький стан и бросала отсветы на бледное, малокровное лицо, придавая ему некоторый румянец.

«Кому охота при красавице в дурнушках состоять?» – вспомнила Ирена аттестацию, данную Макридиной одним из болтливых слуг. Аттестация сия, надо сказать, показалась Ирене щедра непомерно! Даже при неверном ночном освещении видно было, что у Макридиной жидкие черные волосы, чье количество было не слишком-то искусно увеличено с помощью шиньона, на котором криво сидела маленькая черная шляпка – непременная подруга всякой амазонки. Из-под шляпки виднелась пышная, сильно взбитая челка, под нею – низкий лоб и востренький носик. От него расходились в стороны густые черные брови, слишком мощные для такого маленького личика. Подбородок был тоже востер и мал, а вот глаза и губы оказались у Макридиной очень хороши. Правда, этим полным, ярким, чувственным губам и большим черным глазам было, чудилось, тесновато на худеньком лице, однако они сразу приковывали к себе внимание.

Макридина улыбнулась – зубы тоже оказались белы и ярки, вообще улыбка весьма красила ее лицо, и Ирена подумала, что аттестация слуги, пожалуй, была вполне заслуженная. Нет, красавицей эту женщину не назовешь, однако сколько обаяния в улыбке!

– Кажется, вы, как, впрочем, и всегда, сели в лужу, Решето! – весело воскликнула Макридина, глядя на человека, приволокшего Ирену. – Сели в огромную лужу!

Причудливая и весьма дурно одетая публика, составлявшая свиту Макридиной, захохотала.

В голосе Макридиной тоже звучало злорадство – неприкрытое и очень обидное, поэтому неудивительно, что господин, названный Решетом (и носивший, судя по разговору слуг, фамилию Решетников), надулся и заговорил толстым голосом:

– Ошибочка вышла, дражайшая Людмила Григорьевна! Ни в какую лужу я не сел, как вы изволили сказать. Нашли с кем меня равнять, с девкою неграмотной! Чудо, конечно, что она вовсе слово такое слышала – сирены! Однако выходит совершенно по пословице – слышала звон, да не знает, где он. Сирены, эва хватила! Сирены те были ужасные существа с собачьими головами, которые обитали на скалах, самопроизвольно сдвигающихся, и они хватали мореплавателей с корабля баснословного эллина Язона, отправившегося к берегам туманного Альбиона с целью пораздобыть несколько золотого руна для пополнения своей обнищавшей казны.