Я на сих днях неприятные имел два случая. Первый — бомбарду мою взорвало от собственного огня во время действия. Второй — незнаемо как загорелся в Кинбурне магазейн снарядов флотилии принадлежащих2. Множество бомб чиненных ударило во все стороны, и как сие происходило в день воскресный, то поблизости в церкви переранило многих. А убитых двадцать человек. Ушиблен и Александр Васильевич, но теперь полегче и без опасности. При сем несчастии ощутительно оказалась милость Божия в случае, превосходящем всякое вероятие. Ибо множество бомб, кои взорвало, лежали на бочках пороховых, коего было более тысячи пуд. И при столь сильной эксплозии3 порох уцелел, и ни одной бочки не взорвало. А то бы Кинбурн, лагерь и флотилия, и эскадра, стоящие по берегу, полетели бы на воздух. Сии случаи убеждают видеть десницу Божию нам благодеющую.

По моей чувствительности Вы, матушка, можете судить, каково моему сердцу. Хлопот ни есть конца, и недостатков — пропасть, которые так много усердия связывают. Естли бы были пушки и снаряды, был бы у меня страшный флот на море, ибо я сужу, что на море не судов величина, но калибр пушек превозмогает. А теперь грызу пальцы и смотрю на Капитан-пашу, которому нечего мне зделать.

Естли шведы, а паче финны не следуют королю, то тут много политика наша успеть может. Когда они потребуют Вашей помощи о низложении настоящего самодержавства, то Вы, объявя, что до сих пор терпели перемену правления в противность постановления последнего трактата по причине, что нация не протестовала. Будучи теперь призываемы на помощь, не можете отказать по своим с ней обязательствам. Ваш король останется один, как кукиш.

Прилагаю у сего сообщение Графа Петра Алекса[ндровича]4, из коего изволите увидеть, что по полезному разделению неприятельских сил, как он пишет, тянется он однако ж к Бендерам, то есть — ко мне. Простите, матушка Всемилостивейшая Государыня. По смерть

вернейший и благодарнейший

Ваш подданный

Князь Потемкин Таврический

Старшин для набору казаков я отправил.

На границах Баната Краиовского корпус императорских войск турки в щепы разбили, отняли пушки и обоз.

Друг мой Князь Григорий Александрович. При отправлении к тебе двадцать одной шпаги, хотя от Вас две недели ни строки не имею, но пишу к Вам, чтоб Вам сказать вести [о] дурацкой нашей войне со Фуфлыгою-богатырем. Из Гогфорского своего лагеря в 25 верстах от Фридрихсгама, заведши туда войски на высокую гору между двух устий реки Кюмени, оставил команду брату своему Принцу Карлу, сам ускакал в Луизу, оттудова, иные говорят, — в Або, другие — в Вазу, а третьи — в Стокгольм, хотя туда и не очень свободно ехать, понеже наши суда разъезжают у Гангуда. А я думаю, что он где-нибудь сидит в Финляндии еще, ибо он распустил слух, что Грейг дозволил двум яхтам проехать в Стокгольм, что сущая есть ложь. Финны же, приглася шведские войски и самого Принца Карла, прислали просить амнистию1. На сие им сказано, чтоб вышли из наших границ наперед, прежде нежели от них принять можно предложение. Между тем, шведский флот заперт в Свеаборге, откуда носу показать не смеет. Датчане объявили 9 августа шведам войну и действовать намерены с сухого пути сорока тысячами, а с моря — двенадцатью линейными кораблями, а фуфлыга все завел в Финляндию, а в Скании все без войск, внутри же Швеции роптание час от часу умножается. Что с Разумовским случилось, усмотришь из посланных к тебе бумаг2.

Прощай, Бог с тобою, будь здоров и пиши, ради Бога, почаще, что у вас делается на море и на сухом пути.

Финны и шведы требуют Сейма, однако фуфлыга кутит между ними, и на них немного положиться должно. Нейшлот освобожден, и вся наша граница, исключая Гогфорса.

С завтрешним праздником тебя поздравляю3.

Авгу[ста] 29 ч., 1788

Грейг судно за судном берет с запасами для шведского флота, они же в запасах скудны.

Друг мой Князь Григорий Александрович. Письмо твое от 22 августа я сегодня получила. Жалею весьма, что ты столь много обезпокоен Очаковской осадою. Терпением все преодолевается. Путче тише, но здорово, нежели скоро, но подвергаться опасности, либо потере многолюдной. Какова крепка земля тамо, из того заключить уже можно, что волами пашут. Я нимало не сумневаюсь, что ты ничего не пропускаешь, что делать возможно. Жаль и последнего человека, который теряется и при удачном отражении вылазки, но что делать, естьли инако нельзя. Неприятные два случая, кои случились с бомбардою, взорванною от собственного огня во время действия, и второй — сгорения магазейна снарядов для флотилии в Кинбурне, я усмотрела с ужасом. И какой вред вящий еще случиться мог, естьли б не десница Божия сохранила бочки с порохом числом до тысячи пуд, кои остались целы!

Я из Риги имела известия в июле, что пушки из Англии, выключая малое число для Днепровского флота, все из Риги везут чрез Витебск к вам, и шведам не попалось из сих транспортов ничего.

Шведский флот блокирован в Свеаборге доныне. Армейский их флот одна наша эскадра, также у Гангуда стоя, в шхерах держит. И шведы, окроме Гогфорского поста, теперь из всей Финляндии вышли. Король же сам сидит либо в Гельзингфорсе, либо где ни весть в углу в Финляндии и кутит между своими, кои его хотя и не слушают в том, чтоб наступательно действовать противу нас, но он им внушает разные прихоти и нелепы. Я им велела сказать, что ничего слушать не могу, пока не выйдут сами, либо не выгнаны будут из Гогфорса. Ваши мысли ко времяни и кстати употреблю.

Что неприятель тянется, по словам Гр[афа] Румянцева, к тебе — сие мне весьма не мило слышать. Он бы мог в том ему зделать препятствия. Что цесарцы разбиты, о сем и мы слышали.

Старшины казацкие для набору казаков еще не бывали; здешние неохотно, казалось, хотели приняться за набор казаков: говорили, что они, казаки, везде готовы служить и что в том нужды нет, понеже их повсюду станет. Я думаю, что думают, когда здесь будут казаки, тогда Донских менее уважать будем. Видя сие, я остановила сие дело, пока пришлешь старшин, а теперь формировать я велела гусарский полк да Эстляндский егерский корпус, понеже Лифляндский — в армии, а нам люди нужны, и они заменят полки, кои без того сюда бы повернуть надлежало. Я ныне, как видишь, бойкий воин стала. Ты надо мною смейся, буде хочешь, однако что добро — прошу одобрить, parce qu'il faut encourager le mente naissant. [353]