Первой мыслью Вазэма было ответить: «Еду». Но он смотрит на вокзальные часы. Увы, поезд в Ангэн отправляется через двадцать минут; не поехать с ним — невозможно. Это имело бы гораздо худшие последствия, чем если бы он бросил работу или не исполнил поручения хозяина. Это поистине совершенно невозможно.

Он объясняет это с грехом пополам господину, который ему, по-видимому, не верит и удаляется, сказав «спасибо» самым горьким тоном.

Вазэм огорчен этим так, словно потерял какую-нибудь должность. Это поручение на бульваре Сен-Жак непременно должно было послужить началом для ряда неожиданных происшествий. Так ему говорит инстинкт. Он почти готов догнать этого господина. Но того уже не видно. Вероятно, он исчез в метро с судьбою Вазэма.

Жермэна Бадер просыпается. Последние минуты она только дремала под стук колес на набережной Гранз-Огюстэн, спрашивая себя, который час. Лень было открыть глаза.

Она открывает их. Первое, что она видит, — это трепетанье алмазов на потолке. В полумраке она ищет грушу электрического звонка и находит ее между подушками. Как и каждое утро, при этом жесте пробуждается небольшая досада. Как удобно было бы ей, едва лишь проснувшись, нажать на такую же кнопку и осветить комнату. Но домовладелец не позволяет провести электричество в квартире. Обойщик, правда, советовал Жермэне подвесить по обе стороны кровати два газовых рожка с калильным чулком и автоматическим зажигателем, такие же, как в гостиной. Но она боится отравления газом. Гюро был тоже против этого плана.

В спальню входит горничная, сухая брюнетка, скорее красивая.

Она открывает ставни, раздвигает шторы. Свет заливает Жермэну, бьет ей в лицо, и она жмурит свои — немного тяжелые и темные — веки. У Жермэны довольно большие глаза, ярко синие, но с удивительно мягким блеском. Когда они открыты, все лицо живет лаской, струящейся из них, и злоупотребляет этим, пожалуй.

— Подать завтрак, сударыня?

— Да… подождите. Что вы приготовили?

— Шоколад. Но если вам что-нибудь другое угодно…

Жермэна в большом затруднении. Она очень любит шоколад и заранее разнеживается от его густого вкуса. Но сегодня у нее по меньшей мере два довода против шоколада. Во-первых, ей хотелось бы принять ванну до прихода Гюро, а она уверена, что было бы неосторожно ее принимать, обременив желудок таким тяжелым напитком. Во-вторых, приблизительно через час она и Гюро сядут за стол. Так как ей предстоит более обильная еда, чем обычно, то было бы разумно удовольствоваться чашкой чаю. Но горничная как на грех вызвала в ней представление душистое и чувственное.

— Принесите мне совсем немножко, в кофейной чашке.

Она чуть было не отказалась от ванны, потому что едва ли Гюро, имея так мало времени, как сегодня, станет ее ласкать. Но это всегда возможно. А когда Жермэна не чувствует, что тело у нее совершенно чистое, то отдается ласкам с ощущением какой-то приниженности.

Она садится в постели. Ночная сорочка у нее розовая, с короткими рукавами и широким вырезом. Жермэна рассматривает свои руки. Она довольна их формой, их тонкой кожей. Сеть жилок видна, но цвет у них голубой и легкий. В настоящее время они содействуют красоте тела и не кажутся тревожным признаком для будущего. Вот с ногами хуже дело. Жермэна думает, что ей будет впоследствии трудно избегнуть расширения вен.

Однако, эти красивые руки удовлетворяют ее не вполне. Они обросли слишком густым пушком. Правда — пушок золотистый, и поэтому меньше виден, а при известном освещении вообще незаметен. Но в этот миг, вытянув руки перед собою и подняв их почти до уровня глаз, она огорчена этим обильем золотистых волосков, ложащихся в одном направлении.

Затем она скользит рукою за ворот сорочки, ощупывает свои груди, взвешивает их на ладони. Высвобождает их из-под батиста и рассматривает. Одна из них во время сна пострадала от складок сорочки. На ней две красные полоски. Целый кусок кожи натерт. Жермэна боится, что эти знаки не скоро исчезнут. Думает о Гюро, который часто хвалил ее груди за красоту и относится к ним с нежным предпочтением.

Она размышляет о женском теле. Сама будучи женщиной, она все же без труда понимает, что мужчины находят его соблазнительным, возбуждающим почти во всех его частях. Прижаться губами к женскому плечу, куда они углубляются, — это уже должно быть острым наслаждением. А мужское тело? Жермэна себя допрашивает. Имеет ли оно, — над ней по крайней мере, — такую же власть? Ей нравится в нем твердость плоти, смелость линий. В объятьях ей приятно ощущать силу мышц, ее сжимающих. Но все это остается общим и довольно спокойным впечатлением. Различные области этого тела не представляются ей сами по себе ни красивыми, ни волнующими. В мужском сложении есть только одна подробность, сильно её поражающая, и она не может ее видеть, трогать или даже представлять себе, не испытывая от этого некоторого возбуждения. Но подробность эта имеет столь сексуальный характер, что женщина, совершенно к ней равнодушная, несомненно, заслуживала бы только наполовину названия женщины. Впрочем, она вспоминает одного мужчину, который два года тому назад был ее любовником несколько недель. У него были атлетические плечи и туловище суживалось по направлению к талии. Созерцание этих плеч восхищало Жермэну и быстро вызывало в ней острое желание. Но это единственный случай, когда она изведала очарование такого рода.

Впрочем, она признается самой себе, что ее интерес к любви по существу остается скорее эгоистическим. В мужчине она любит не столько самого мужчину, сколько пыл или нежность его по отношению к ней. Она знает из разговоров с подругами, что некоторым женщинам случается под ласками испытывать экстаз, являющийся чувственной формой щедрости или даже самопожертвования. Забыть в такие минуты себя, чтобы думать только о другом, — вот что их пьянит. И этим-то женщинам тело мужчины во всех своих видах внушает волнение, которое Жермэне мало знакомо. Нельзя сказать, чтобы она была сдержанной любовницей. Ей лестно считать себя нормальной женщиной. И она того мнения, что нормальная женщина не имеет никаких оснований в чем-либо отказывать избранному ею мужчине, если только он не доходит до совершенно бредовых требований. Чтобы следовать этому правилу, ей не приходится бороться ни со стыдом, ни с отвращением. Но ее сговорчивости недостает страстности. Она поставила пустую чашку на ночной столик. Встает. Берет со стула кимоно из японского шелка, на шелковой подкладке, и закутывается в него. Это кимоно, недавно приобретенное, еще доставляет ей удовольствие. Каждое утро она немного любуется его узорами.