Посмотрите на этого человека… куда вы идете? Если вы собирались покинуть это место, зачем вы приходили? Эти люди мертвы! Взгляните на его лицо… и на женщину, на которую я указывал; им не следовало позволять входить. Здесь братство, а не демонстрация фильма!

Все же религии, которые родились в Индии, более рациональны в этом смысле. Они верят не в одну жизнь, а в реинкарнацию. Вы продолжаете возрождаться снова и снова. Целая вечность предоставлена вашей жизни — без всякого начала, без всякого конца.

Вот я следил утром — я не увидел ни одной мертвой души, наблюдающей за нами с деревьев. Однако несколько мертвых душ вошло из любопытства — а возможно, это просто полицейские ищейки в штатском. Но я не потерплю никого, кто здесь из любопытства, кто здесь наблюдатель, кто здесь детектив, кто здесь информатор. И вы все должны понять: всякий раз, когда вы увидите кого-нибудь непричастного, — это должен быть последний раз, когда он вошел в этот храм Бога.

Часто я слышал, как вы говорили, будто во сне… Но это как будто продолжается. Он не уверен в том, что говорит. Он просто предполагает — говорили, будто во сне: «Тот, кто ваяет из мрамора и обретает в камне образ своей души, благороднее того, кто пашет землю».

Нобелевские премии присуждаются художникам, поэтам, скульпторам, танцорам. Слыхали вы, чтобы садовник, который создает жизнь, прекрасную жизнь, получил Нобелевскую премию? Крестьянин, который вспахал поле и кормит всех вас, — его когда-нибудь награждали? Нет, он живет и умирает, словно его никогда и не было здесь.

Это безобразное разграничение. Каждая творческая душа — не имеет значения, что она творит, — должна быть уважаема и почитаема, и это будет почитанием творчества. Но даже политики получают Нобелевскую премию — а они не что иное, как ловкие преступники. Все кровопролитие, которое бывало в мире, случалось из-за политиков, и они до сих пор готовят все больше и больше ядерного оружия, чтобы совершить глобальное самоубийство.

В настоящем, честном человеческом обществе творчество будет почетно, уважаемо, потому что творческая душа принимает участие в работе Бога.

И тот, кто ловит радугу, чтобы перенести ее на холст в облике человека, — выше того, кто плетет сандалии для наших ног.

Наше эстетическое чувство не очень богато.

Мне вспоминается Авраам Линкольн. Он был сыном башмачника, а стал президентом Америки. Естественно, все аристократы были ужасно обеспокоены, раздосадованы, раздражены. И это не случайно, что вскоре Авраам Линкольн был убит. Они не могли перенести, что президентом страны стал сын башмачника.

В первый же день, когда ему предстояло выступить по случаю инаугурации в Сенате, как раз когда он собрался встать, один безобразный аристократ поднялся и сказал: «Мистер Линкольн, хоть вы и стали по какой-то случайности президентом страны, не забывайте, что вы обычно приходили со своим отцом в мой дом делать обувь для нашей семьи. И многие сенаторы носят обувь, сделанную вашим отцом, так что никогда не забывайте свое происхождение».

Он полагал, что сможет унизить его. Но нельзя унизить человека, подобного Аврааму Линкольну. Лишь немногие люди, страдающие от неполноценности, могут быть унижены. Величайшие из людей выше унижения.

Авраам Линкольн ответил то, что следовало бы запомнить каждому. Он сказал: «Я очень благодарен вам за напоминание об отце как раз перед моим первым обращением к Сенату. Мой отец был столь прекрасным и творческим мастером, что не было другого человека, который мог бы создать такие превосходные башмаки. Я хорошо знаю: как бы я ни старался, мне никогда не стать столь же великим президентом, сколь великим творцом был он. Я не в силах превзойти его.

И, кстати, я хочу напомнить всем вам, аристократам, что если ботинки, сделанные моим отцом, жмут вам ноги — ничего, я тоже учился его искусству. Я не великий башмачник, но, по крайней мере, смогу исправить вашу обувь. Только дайте мне знать, и я приду к вам домой».

В Сенате настала мертвая тишина. Сенаторы поняли, что невозможно унизить этого человека. Зато он показал им свое огромное уважение к творчеству.

Не имеет значения, пишете ли вы красками, занимаетесь скульптурой или делаете башмаки; садовник ли вы, крестьянин, рыбак или плотник — это несущественно. Имеет значение, вкладываете ли вы саму свою душу в то, что вы создаете. Тогда в созданных вами продуктах есть нечто от божественного качества.

За исключением творчества, нет ничего божественного.

Но я говорю, не во сне, а в ясном бодрствовании полудня, что ветер беседует с могучим дубом так же нежно, как и с тончайшими лепестками травы.

Сущее обращается со всеми одинаково. Солнце не всходит лишь для богатых людей; так же и ночь полнолуния не посвящается президентам и премьер-министрам мира. Когда дует ветер и приносит благоухание, его не интересует, известный вы человек или совсем никто.

Сущее — это чистый коммунизм, оно обращается с каждым одинаково. Святой и грешник не разграничены. Вода не скажет грешнику: «Ты не имеешь права утолить свою жажду, ведь ты грешник. Я здесь ради святых». Поучитесь кое-чему у сущего, ибо это единственное святое писание. Я не знаю никакого другого писания, которое свято, — только природа невинна, чиста, священна. Если бы мы послушали природу, человек стал бы частью этого огромного равенства, уважения ко всему, благоговения перед жизнью. Но человек забыл пути природы, он стал абсолютно неестественным. Его страдание — это побочный продукт его неестественной жизни.