Таков ответ на притчу из "Возвращения" Ремарка, Инверсия приобретает особую остроту, когда читаешь у Блюера, что в крайнем случае еврей может стать хорошим немцем, но никогда – просто немцем, и при этом думаешь о широко известной формуле второй мировой войны о том, что "хорошие немцы" бывают только мертвыми… Добавим к этому, что Блюер испытывал большое уважение к сионизму и философам Мартину Буберу и Густаву Лашауэру, и что "Secessio judaica" ("Отделение евреев") в его книге означало уже начавшееся изгнание евреев народами, принявшими их, вопреки той любви, которую они к ним питали. Понятно, что этот идеолог германских фратрий хотел быть справедливым, и его предсказания грешили лишь неполнотой.

Можно гораздо больше сказать о многочисленных лютеранских пасторах, примкнувших к "Schutz-und Trutzbund", продолжавших заниматься германизацией христианства и провозглашавших, что "немецкая душа была изнасилована Ветхим Заветом" (пастор Андерсен из Фленсбурга), что "расистская мысль дает большую надежду" (пастор Йонсен из Берлина), или новая транслитерация слова Христос: вместо "Christ" – "Krist" (анонимная статья в "Der Hammer"). Но в данном случае я не имею возможности должным образом характеризовать этот неогностицизм, прикрываемый патриотизмом, это очень большой вопрос, который, по моему мнению, составляет суть немецкой проблемы первой половины XX века, о чем я уже писал в других своих книгах. Я надеюсь вернуться к этому еще раз.

Все эти германские противоречия догитлеровской эпохи я хотел бы проиллюстрировать ссылкой на неразрешимую проблему немецкого терроризма, который (за пятьдесят лет до "банды Баадер"…) мог быть лишь нигилистическим, как это показывают "Отщепенцы" Эрнста фон Заломона; всякий, кто внимательно читал эту знаменитую книгу, должен прийти к выводу, что автор и его товарищи Керн и Тешов убили Ратенау из-за чрезмерного восхищения им, точнее потому, что они стремились предотвратить исцеление Германии семитским врачом… Интеллектуалы говорили все больше вздора. Альберт Эйнштейн с иронией заметил, что "этот класс легче всего подпадает под воздействие роковых массовых внушений из-за того, что он не имеет привычки обращаться непосредственно к жизненному опыту, но быстро поддается полному влиянию печатного слова".

Каковы были результаты всей этой пропаганды? В плане непосредственных политических последствий одним из них было распространение гитлеровского влияния на всю Германию. В самом деле, как пишет Вернер Йохман, "почти все отделения национал-социалистической партии, образованные за пределами Баварии до путча 1923 года, были основаны членами "Schutz-und Trutzbund".

Это, безусловно, было вполне логично, поскольку Гитлер дебютировал в политике летом 1919 года в качестве информатора майора Майра, офицера, которому было поручено очистить отвоеванную Баварию строго в духе "Schutz-und Trutzbund". Что касается воздействия антисемитской пропаганды на немецкий народ в целом, писатели говорят об этом a posteriori в выражениях столь же импрессионистских, сколь приблизительных. Свидетель Эрнст фон Заломон писал в 1951 году, что "все националистическое движение было антисемитским, хотя и в разной степени"; французский историк Пьер Сорлен говорил [об антисемитизме] "широких слоев населения" (1969); немецкий историк Вернер Йохман – "значительной части населения" (1971); Голо Манн (сын Томаса Манна) – о "многих миллионах" (1962). Однако не следует забывать, что были также и многие миллионы испытывавших отвращение к расовым мифам: почти весь рабочий класс, сотни тысяч берлинцев, шедших за гробом Ратенау.

С другой стороны, Голо Манн особо выделял первые годы Веймарской республики:

"Ужасный нравственный упадок и дикость под знаком поражения, всеобщая нищета и социальное деклассирование миллионов людей вследствие инфляции, все эти события, полностью выходившие за пределы понимания обычного человека, обеспечили первый мощный отклик на призыв: "Евреи – наше несчастье!" "Я бы осмелился утверждать; никогда антисемитские страсти не кипели столь бурно, как в 1919-1923 гг. Они были более неистовыми, чем в 1930-1933 или в 1933-1945 годах".

Процитируем также в этой связи замечательную диссертацию, защищенную в Париже в 1975 году Габриэль Микальски. В ней содержатся весьма многозначительные социологические данные: в 1922 году в Мюнхене пятьдесят один процент студентов происходил из "среднего пролетаризированного класса", а двадцать пять процентов были детьми "отставников". Остается двадцать один процент принадлежащих к "верхнему среднему классу" и три процента детей рабочих. Но само собой разумеется, что эти весьма красноречивые цифры имеют лишь весьма отдаленную связь с грандиозным планом, который госпожа Микальски резюмирует следующим образом: "После первой мировой войны можно было наблюдать настоящие оргии антисемитизма, которые охватили также и университеты. Цель: подчинить молодежь политическим директивам правящего класса. Ненависть к евреям стала "долгом совести". Среди выразительных текстов, которые она в большом количестве цитирует в поддержку своей концепции, есть еще более лапидарный, принадлежащий перу профессора философии университета Грейфсвальда: "Антисемитизм составляет часть немецкого сознания".

Таким было за десять лет до Третьего рейха коллективное антисемитское сверхсознание, оставившее далеко позади интриги царской охранки или паранойю немецких милитаристов. Однако все взаимосвязано: провокационная статья в "The Times" в мае 1920 года, без которой "Протоколы сионских мудрецов" остались бы клочком бумаги как в Германии, так и за ее пределами, политико-полицейское образование Гитлера, дополненное уроками германско-русских "балтов"; наконец, манихейство, или линейная причинная связь, характерная для полицейской концепции мира и мании преследования, которой страдали германоманы.

Если при Веймарской республике евреи в целом имели лишь психологические проблемы, то, как мы видели, они довольно быстро оказались вынужденными покинуть политическую авансцену. Вто же время две старых цитадели – армия и университеты – укрепили свою оборону. Итак, если в 1919 году молодые евреи не надеялись сохранить военную форму, они продолжали осаждать кафедры и другие места в университетах. Как сообщает Макс Вебер, это были безнадежные усилия; сразу после войны он писал о научных амбициях такого рода: "Если речь идет о евреях, то им говорят: "Оставьте всякие надежды". У этих студентов были и другие причины для отчаяния; процитируем сына Томаса Манна: