— Ше-моу-да-ни, — радостно повторил негр. — Я тэбиа лублу. Русски дьевушка самийе лучши! Я гарний хлопетс из анекдоута! Йобани хохлы! — и засмеялся раскатисто.

Священник неодобрительно посмотрел больше на белесую, чем на негра.

В этот момент верхний чемодан, принадлежавший священнику, свалился с тележки на ковер, и в нем что-то хрустнуло.

— Что ты делаешь! — возмутился священник и поспешил к чемодану. — Вот ведь доверился тебе, негодяй безрукий.

Дождь прекратился внезапно. Электронные футурологические часы в вестибюле показывали два часа пополуночи. Ольшевский застегнул пиджак и вышел в город.

Городом, правда, Белые Холмы можно было назвать лишь в ироническом смысле. «Русский Простор» являлся единственным в городе многоэтажным зданием. Остальные дома и домишки — неопределенного стиля, хотя кое-где новгородский неоклассицизм давал себя знать — состояли в основном из одного или двух этажей. Улиц было несколько, а мост имелся только один — через Текучку. У южной оконечности города Текучка сливалась с Вихрой, образуя стрелку. По северной границе города проходила дорога — от Вихры до Текучки — она-то и оканчивалась мостом. За дорогой, к северу, располагался хилый лес. Воды Вихры устремлялись на юг, по идее впадая либо в Волхов, либо в Ильмень — никто из местных толком не знал, во что именно. Народ вообще мало интересуется географией. Политикой гораздо больше. Политика — это сплетни, а в сплетнях больше приятной таинственности и подозрительности, чем в голых непререкаемых географических фактах. Народ любит таинственность.

Так рассуждал Ольшевский, направляясь спокойным шагом к стрелке. Три фонаря тускло освещали квартал, двери домов стояли запертые наглухо. Стражи порядка, как всегда, пережидали ночь, закрывшись в участке на севере города. Смотрят, небось, какой-нибудь пиратский диск.

Неприятная компания справа по ходу — человек пять устрашающего вида парней, ждущих жертву. Обычное дело в провинции. Ольшевский не удостоил их даже внимательным взглядом, даже издалека. И они почувствовали. Шпана всегда знает, куда можно соваться, а куда — себе дороже. Дойдя до стрелки, Ольшевский остановился у поручня смотровой площадки и некоторое время вглядывался в водную гладь, совершенно черную, без отблесков. Взгляд, погруженный во тьму.

— Противное место, — услышал он голос позади себя. — Глазом не за что зацепиться.

— Да, — ответил Ольшевский, не оборачиваясь. — Хоть бы прожектор поставили.

— Или пьесу.

— Как?

— Прожектор или пьесу. Пьесы тоже ставят. Как прожекторы.

Ольшевский вздохнул.

— Ничего не меняется, а, Милн? Ты так же глупо шутишь, как раньше, меня это так же раздражает. Зачем ты вырядился под клоуна?

— Под новоорлеанского джазиста.

— Ты, Милн, и в Новом Орлеане-то никогда не был.

— А ты, Ольшевский, с возрастом все ворчливее становишься.

Ольшевский повернулся и, сунув руки в карманы, оперся жопой о поручень. Милн оправил белый костюм и вытащил из кармана пачку сигарет.

— Куришь?

— Никогда не курил. И тебе это прекрасно известно.

Милн пожал плечами, закуривая.

— Перейдем на английский? — предложил он.

— Зачем?

— А чтобы ты мне не тыкал. Противно.

— Какой вы щепетильный стали, господин Милн, — заметил Ольшевский. Английский его был не менее безупречен, чем русский Милна. — Недотрога. Что за блядь вы с собой приволокли в гостиницу? Конспирация конспирацией, но всему есть пределы.

— Она не блядь, — возразил Милн. — Она учительница русского языка и литературы. Подрабатывает на стороне проституцией во имя благоустройства.

— Не верю я во все это, — сказал Ольшевский. — Все они учительницы, профессиональные виолончелистки, ученые с мировым именем — какую ни спроси.

— А вы бы проверили. Кому и проверять, если не вам.

— Вот и проверю. Как ее зовут?

— Валентина.

— А фамилия?

— Отказалась называть. Впрочем, возможно, я и не спрашивал. Зачем мне ее фамилия?

— Действительно.

— Перейдем на русский?

— Зачем?

— Из сентиментальности, — объяснил Милн. — Хочется говорить вам «ты».

— Валяй.

— Я-то одну только блядь приволок, да и то местную. А вот ты целую свиту притащил из Питера.

— Бросается в глаза?

— Еще как! Ассистент твой — это еще куда ни шло, ты ж у нас барин, без денщика за помидорами не выходишь. А вот с дружком его, и одной бабой на двоих — это что же? И баба-то какая-то странная. Как в полуобмороке баба.

— Отойдет еще, привыкнет. Ну, что ж, перейдем к официальной части?

— Перейдем.

— Собственно, единственное, что мне хотелось бы выяснить, — веско сказал Ольшевский, — это — откуда твое заведение обо всем узнало? Просто из любопытства. Все знают. Прямо как Малкин.

— С чего ты взял? И кто такой Малкин?

— Но ведь ты здесь.

— И что же? Ты ведь тоже здесь.

— Да. Но, может быть, мое-то заведение как раз ничего и не знает.

— Хорошая мысль, — заметил Милн. — Теперь развивай ее до логического конца.