— Нет, ты мне скотч налей.

Бармен, не смутившись, поставил «Мятежный Крик» на место и, поразмыслив, взялся за прямоугольную бутылку с красной этикеткой.

— Нет, с черной этикеткой, пожалуйста.

— А вы, святой отец, я вижу разбираетесь в таких вещах, — заметил бармен, наливая.

— Чему только не научишься нынче, среди людей обитая, — посетовал священник. — Ты, сын мой, очень хорошо выполняешь свою работу. Настолько хорошо, что никто до сих пор не понял, кроме меня, что ты у Демичева главный помощник, не так ли.

— Вы в этом уверены? — ухмыляясь, спросил бармен, наполнив тумблер до краев.

— Нет. Я редко бываю в чем-то уверен, когда дело касается политики. Но вот что я хотел у тебя спросить, сын мой. Зачем здесь эта дама?

— А…

— Да, именно она. Остальные более или менее ровесники Демичева, кроме меня, но у меня с Демичевым давние отношения. У него ко всем нам есть дело. А вот дама зачем? Да и не поймешь, кто она такая — то она в Москве на кафедре преподает, то новгородского коллегу… э… третирует.

— Ну, Москва — это для красного словца. Приглашают ее иногда в Москву лекции читать, как уникального специалиста. Раза два в год.

— А на чем она… э… уникально специализируется?

— Надо думать, что на чем-то очень древнем. Древние какие-то времена.

— До Крещения Руси?

— Вроде бы да. Но точно не знаю. Я вообще историю не люблю.

— А я, не поверишь — ненавижу историю, — сообщил священник. — Иной знаток истории узнает какую-нибудь гадость, которую поп провинциальный вдруг учудил лет четыреста назад в своем Тамбове, да потом раззвонит на весь свет — вот все вы, попы, такие. А за тыщу лет на Руси знаешь, сколько попов было? Тьма. Ну и, конечно, даже если очень немногие из них гадости управлялись сотворять, за столько времени все равно много гадостей набежит. А мне за всех отвечай да оправдывайся. Нет, история — это только людей с толку сбивать.

Бармен внимательно посмотрел на священника, а тот улыбнулся благосклонно.

— Вижу я, что человек ты степенный, сын мой. Правильный человек, верный. Хочу я дать тебе совет, от чистого сердца. Ты, когда тебя после сегодняшнего арестуют да будут спрашивать, чего ты во все это влез, ты отвечай, что тебя бес попутал. Во-первых, это так и есть, а во-вторых, это всегда сбивает с толку следователя. Следователи, как правило, люди неверующие, в таких вещах не разбираются. Может и отпустят тебя, а если и посадят, то ненадолго.

Бармен мрачно смотрел на священника.

— Это вы так шутите, святой отец? Это шутка такая?

— Да, я шутить горазд, когда пью. Раньше я курил, так ежели пить, то целую пачку выкуривал. Но теперь бросил. Вот только шутить и остается.

— Н-да, — сказал бармен. — Странные у вас шутки. Это что ж, все священники так шутят теперь? Ничего себе.

— Тебя как звать-то, сын мой?

— Это, святой отец, значения не имеет.

— Не скажи. Имя — оно важно. Имя, бывает, так связано с судьбой человека, что любо-дорого. А бывает и не связано.

Бармен пожал плечами и отошел к другому концу стойки.

— Ты далеко не уходи, — окликнул его священник. — Я, может, еще выпить захочу.

Бармен посмотрел мрачно, снял с полки бутылку со скотчем, поставил ее на стойку, и плавным движением придал ей скорость — и она остановилась точно перед клиентом.

— Сколько захотите, столько и нальете.

Сумерки сгущались. Стоя на смотровой площадке, Вадим почувствовал спиной чье-то присутствие, но не обернулся.

— Хороший вечер, не так ли, — сказали сзади.

— Да, весьма, — отозвался Вадим.

— Воздушные течения в тропосфере, в основном восточные, захватывающие большие пространства океанов между тридцатью градусами широты и экватором в каждом полушарии на обращенных к экватору перифериях субтропических антициклонов в этом году выдались особенно приятные, не так ли?

— Вы, Ольшевский, человек умный и рассудительный, — сказал Вадим. — Я вас очень уважаю. И за это тоже.

Ольшевский встал рядом с Вадимом и оглядел — город, и обрамляющие его водные пространства. Леса почти не было видно — темно. Вадим посмотрел на часы.

— Как там остальные? — спросил он.

— Не знаю. Я подремал в номере, принял душ, хотел посмотреть телевизор, но он ничего не показывает.

— Да, — Вадим изобразил сокрушенность. — Мой тоже ничего не принимает.

— Остальные находятся в разных стадиях легкой растерянности.

— Ничего. Трувор их успокоит.

Внизу, возле петнхаузов, раздался вдруг истошный нечленораздельный крик, а затем посыпались отрывочные истеричные фразы:

— Где? Куда? Куда бежать? Девки, это страшно! Ааа!