И этого мира больше не было. Он исчез, унесенный смертью. Пули и гранаты террористов, эмбарго и международное давление смели этот мир, разрушили его, растоптали. Белые фермеры бежали, в большинстве своем в ЮАР, уводя с собой скот, продавая за бесценок нажитое поколениями своих предков. Остановились заводы и фабрики, начали закрываться шахты, исчез скот с пастбищ. Пламя междоусобной войны, раз опалив эту землю, уже не уходило с нее – изгнав белых, черные начали с упоением вырезать друг друга. Та страна, что была в свое время раем, стала логовищем огня…

Глядя по сторонам, я узнавал – и не узнавал. Тот же самый дом, в который я приехал в коляске, когда мне не было и года – тот самый, построенный из каменных валунов моими предками больше ста лет назад, семейное гнездо де Ветов, в котором находился стол и кров для каждого – он по-прежнему горделиво возвышался над миром, словно утверждая незыблемость времени. Его стены наверное устояли бы и перед артиллерийским обстрелом – но все стекла были выбиты, ведущая к особняку лестница наполовину разрушена, перил больше не было. Второй этаж дома был сделан из дерева – и его время не пощадило – тот тут то там виднелись проломы, как будто стены пробивал обезумевший носорог, окна были завешаны какими-то грязными тряпками. На одном из обломков перил террасы гордо сидел петух…

Скота больше не было – получившие независимость гордые матабелы-скотоводы больше не разводили крупный скот, племенных быков – они разводили коз. При дедушке слово "козопас" считалось страшным оскорблением – сейчас же козы виднелись повсюду. С меканьем они ходили по двору, жевали обрывки травы, гадили где попало.

Козьим и куриным дерьмом был завален весь, некогда ежедневно выметавшийся до блеска двор.

Не было и техники – когда-то здесь было три трактора и четыре грузовика, не считая джипов – сейчас не было ни одного. Один из тракторов, гусеничный "Фергюсон" с открытой кабиной, стоял у самых ангаров, наполовину разобранный, остальных я не видел, но был уверен, что их нет. Смысла держать технику, чтобы разводить коз не было никакого…

– Вспоминаешь старые деньки? – Ник незаметно подошел сзади, хлопнул по плечу, отчего я нервно дернулся. Теряю квалификацию в этой поездке – во время службы ко мне со спины никто бы не подкрался. Или старею?

– За сколько продали эту ферму? – глухим голосом спросил я – Семьсот тысяч долларов США. Хорошо хоть скот удалось вывезти – а вот технику пришлось оставить – Мугабе запретил из этой страны вывозить чтобы то ни было.

Господи… При Яне Смите эта ферма по справедливой оценке стоила примерно пятнадцать миллионов долларов – только земля и постройки, не считая техники и скота. Семьсот тысяч долларов…

– Семьсот тысяч долларов… – тупо повторил я, глядя на царящую вокруг разруху, на ходящих вокруг негров…

– Вот именно, братишка. Семьсот тысяч долларов. Все что собиралось поколениями, оказывается, стоило всего семьсот тысяч долларов. А сейчас за эту землю не дадут и ста тысяч – потому что у негров нет ни денег, ни желания ее обрабатывать, а белых фермеров после изгнания двухтысячного года в эту страну не затащишь и на аркане. Вот тебе результат правления черных в течение всего одного поколения – Не черных! – раздался сзади голос Дэвида – не черных! А террористов и подонков!

– А ты ведь воевал вместе с этими террористами и подонками. Так как же вы не удержали страну? – упрекнул я Дэвида – Да, воевал. Я воевал сначала за свое племя с твоим отцом и дедом, потом я воевал против террористов в составе "Скаутов Селуса" (практика, надо сказать, распространенная в Родезии. Много террористов перевербовывали и они воевали против других террористов, даже в составе спецназа – прим автора). Я бы никогда не стал воевать за белых – но отец Ника и брат твоего отца мне кое-что объяснил.

Он объяснил, что если у власти белые – ни одному из племен не бывает обидно. А если кто-то из черных – другие племена никогда это не примут. Я понял это – жаль, что в свое время этого не поняли многие другие.

– Они расплатились за свои заблуждения, брат – вставил слово Ник – расплатились морем крови. Мугабе пытался уничтожить их народ, поголовно вырезать всех тех, кто сражался с ним в одном строю.

– Бессмысленный разговор… – подвел я итог. Чувствовал я себя совсем хреново – зрелище разрушенного дома, где я провел немало времени в детстве, произвело на меня угнетающее впечатление.

– Может разберемся со всем и поедем?

– Нет… – Ник покачал головой – местный нкози предложил нам разделить с ним стол. Отказаться – значит нанести смертельное оскорбление. А проблем с матабелами я не хочу. Задержимся на ночь, а утром, если найдем что хотели, двинемся в путь…

Стол даже не хочу вспоминать. Мясо какого-то животного (как мне потом объяснили – козла) – жесткое как подошва ботинка, вонючее. Я вообще люблю мясо с костра, но это… Съел через силу. Тем более, что за столом, отдавая дань уважения хозяевам, говорили на синдебеле, а я на этом языке не понимал ни слова. "Насытившись", я вышел из-за стола первым, поклонился, прижав руку к левой стороне груди. Не знаю, так ли принято благодарить – но матабелы и местный нкози восприняли это благосклонно. Выйдя из дома, я первым делом отстегнул с пояса небольшую серебряную фляжку, глотнул коньяка чтобы перебить тот ужасный вкус, воцарившийся у меня во рту. Господи, как вообще этим можно питаться?! И это страна, говядина из которой раньше ценилась как самая лучшая в мире…