9 ‹л. 21›

Тарантьев побледнел от злости.

– А! если ты меняешь меня на немца, – сказал он, сжимая губы, – так я к тебе больше ни ногой.

71

Он надел шляпу и пошел к дверям. Обломов мгновенно смягчился. [Ему не] [Он вовсе не имел] Добрый и мягкий от природы, он вовсе не хотел

1 выгонять Тарантьева и потому еще, [что этим нарушались] что это казалось ему нарушением приличия и гостеприимства и вообще сценой, выходившей из порядка обыкновенного быта.

– Никто тебя ни на кого не меняет, – сказал он кротко, – Карл сам по себе, а ты сам по себе. Ты должен уважать

2 в нем моего друга и осторожнее отзываться о нем: вот всё, чего я требую, – кажется, невелика услуга.

– Уважать немца? – с величайшим презрением сказал Тарантьев.

– [Что он теб‹е›] Да, уважать, – говорил Обл‹омов›, стараясь говорить мягче, хотя его и возмущал дерзкий тон Тарантьева. – Он стоит и твоего уважения; таких людей мало: я хотел бы походить на него да и другим желал бы того же…

– Послушай, Илья Ил‹ьич›, не выводи меня из себя,

3 или я никогда не приду к тебе. Что он за благодетель тебе, что ты ставишь его так высоко, как родного отца?

– Да, – отвечал Обл‹омов›,

4 – [после памяти покойного] после покойных отца и матери я ни к кому не был так привязан, как к нему.

– За что это, позволь спросить?

– Я уж тебе сказал, что вместе с ним рос и учился [и тогда].

– Велика важность! Мало ли кто с кем учился!

– Ну, если ты не понимаешь бескорыстной привязанности, так я скажу тебе, что он делал мне столько добра, сколько и родной брат не сделает: он устроил все мои дела, [смотрел, пока] хлопотал об них, пока жил в Петербурге и служил здесь, и вообще, до тех пор как начал странствовать [то куда] по России и за границей, заботился обо мне как о родном брате. Он три раза ездил ко мне в деревню, хозяйничал, распоряжался там за меня, наконец, взял меня в долю, в свои обороты,

72

и сделал мне тысяч 50 капиталу, который и теперь еще у него в обороте в одной торговой компании… Наконец, скажу

1 тебе, что, если б он был здесь, так ‹л. 21 об.› [он давно] с своей ловкостью [и знанием дела] давно бы избавил меня от всяких хлопот, не спросивши ни портеру, ни шампанского…

– А! ты попрекаешь мне! так черт с тобой и с твоим портером и шампанским: на вот, возьми свои деньги… куда, бишь, я их положил? вот совсем забыл, куда сунул. Проклятые… [деньги.]

Он

2 вынул

3 какую-то замасленную исписанную бумажку.

– Нет, не они…

4 Куда это я их…

5

– Не трудись, не доставай, – сказал Обл‹омов›. – Я тебя не упрекаю, я хотел только доказать, [что иногда] как много сделал для меня Карл…

– Много сделал, знаю я, – заревел Тарантьев, – этих благодетелей: это, говорю тебе, продувная шельма, бестия,

6 вот погоди, терпеть не могу этих торговых ‹л. 22› компаний, спекуляций да прочих новых затей,

7 [что] это всё мошенники,

8 я тебе говорю, а твой немец тоже уж по этой части пошел.

9 Эти спекуляторы хуже картежников. Они на чужой карман метят с своими немецкими затеями: вдруг выдумают [без денег] фабрики заводить, дома строить компанией на каких-то акциях, без гроша, облупят какого-нибудь дурака да и разбегутся: ищи их! Ненавидит душа моя [эти проклятые] этих проклятых немецких выдумок…

– К чему ты это говоришь мне? – спросил Обл‹омов›.

– А вот к тому, как ужо немец твой облупит тебя, так ты и будешь знать, как [мне] менять земляка, русского человека, на [прощел‹ыгу›] бродягу какого-то…