— Что-то с тобой сегодня? 

— А? — Андрей встрепенулся. — Да вот… думаю о твоей книге. 

— Ну и как? Думается? 

— Еще как. 

— А еще о чем думается? 

— Еще? Еще — вот о чем, — Андрей расстегнул свою папку, достал вскрытое письмо, бросил на стол перед Данькой. 

— Это что? 

— Письмо, — Андрей пожал плечами. — Из сегодняшней почты.

Забрал в издательстве еще утром, да руки только сейчас дошли посмотреть. Вот ехал в метро, читал и думал. 

— Мне прочитать? Можно вслух? Андрей кивнул. Данька взял конверт, повертел в руках, вытащил из него сложенный вчетверо тетрадный листок. 

— Уважаемый Андрей Викторович, — Данька хихикнул: — Не иначе, как от восторженного поклонника. Или поклонницы? — он посмотрел вниз, на подпись. — Нет, все-таки от поклонника. 

— Да ты читай, читай. Оно не длинное. 

— Ага. Итак…

Уважаемый Андрей Викторович. Наверное, Вам покажется странным мое письмо.

Пожалуйста, поймите меня правильно. Мне очень нравятся Ваши книги, даже немного слишком… Хм, оригинально…

Но я хочу спросить Вас: Вы помните, давным-давно, при «застое», писателей называли «инженерами человеческих душ»? Мне казалась идиотизмом эта формулировка, но я был тогда всего лишь школьником. Теперь я знаю, что Настоящий (Настоящий с большой буквы, как у Лукьяненко в «Мальчике и Тьме») писатель действительно является этим самым инженером. Доводилось ли Вам задумываться, что происходит с читателем после того, как книга прочитана? Неделю назад… — Данька вдруг замолчал, быстро взглянул на Андрея. 

— Читай, читай… 

— Неделю назад один мой знакомый, совсем молодой, пытался уйти. По счастью, его нашли вовремя. Потом он рассказывал мне: это была очень хорошая книга, после нее было трудно жить здесь. Не пугайтесь — это была не Ваша книга.

Поверьте, я просто хочу предупредить Вас! Мне кажется, Вы можете подняться до уровня того Мастера, который написал эту книгу. Я не буду называть его фамилию, не надо. И еще: Вы знаете, что сказал Толкиен, когда ему рассказали о том, какую волну «толкиенизма» вызвали его книги? Он сказал: «Я испортил им жизнь»…

Прощайте. Всего Вам доброго.

Данька замолчал, потом сложил письмо, засунул его обратно в конверт. Отодвинул к Андрею. Спросил:

— Ты не знаешь, Толкиен действительно сказал эти слова? 

— Да.

Они снова помолчали. 

— Мне кажется, тебя должна радовать столь высокая оценка твоего таланта… — осторожно сказал Данька. 

— Ты так думаешь? 

— Я-то? Нет. Андрей хмыкнул, убирая письмо в папку. — Где там твой «Красный Крымский»? Под столиком, как в добрые старые времена? 

— Не печалься, дружище, этот твой поклонник не прав, — сказал Данька, наполняя стаканы. — Ведь если не писать хороших книг, то останутся только плохие, и это будет неправильно. Кроме того, хорошие книги виноваты здесь не больше, чем омут, в который нужно бросить ребенка, чтобы тот научился плавать. Понимаешь? 

— Да, - сказал Андрей. — «Я тот, кто вечно хочет зла, и вечно совершает благо». Классика. Ты что-то писал об этом. 

— Писал, — согласился Данька. — Однако, учти, автор письма прав в другом:

Настоящий писатель всегда маг, обладающий огромной силой. 

— Да, — снова сказал Андрей.

— Я знаю. Я помню…

…Он помнил. Коты бежали из Гамельна на второй день Нашествия. На третий день колокола собора святого Бонифация заговорили по-новому: больше они не пели благо славного Гамельна, они пели его смерть. — Я не могу бороться с городом, — думал он, — я могу только убить его. На пятый день в городе не осталось хлеба. На седьмой день Нашествия его отыскал мальчик. Это был Вилли — самый старший из тех, ради кого он приходил иногда в город, пока еще мог терпеть городскую жизнь.

Никто в городе не понимал, чему он учит Вилли и других детей — то ли игре на дудочке, то ли древним позабытым стишкам и считалкам… — Мастер, — сказал Вилли, — город умирает. Крысы… — Я знаю, — сказал он. Вилли посмотрел ему в глаза и понял. Медленно, словно ломаясь, мальчик опустился перед ним на колени. — Мастер… — Не надо, Вилли.

— Боги, — подумал Андрей… — Вилли, Борис…

— Мастер… там дети. Они же не виноваты. Там… моя мама… — Если мальчик заплачет, — подумал он, — я не выдержу и пойду в город. Вилли не заплакал. Но Мастер поднялся с мягкого мха и шагнул на имперский тракт — спасать город, который ненавидел.

Домой Андрей добирался уже заполночь. Вышел из метро на пустынный ночной проспект окраины Москвы. Ждать автобуса не хотелось, да и бесполезно было, скорее всего. Андрей поднял воротник плаща и зашагал… Вот и его дом. Перейти улицу, подняться на девятый этаж… Хорошо, если лифт не отключили… Машину он заметил, дойдя до разделительной полосы. Черный мерседес с тонированными стеклами. Андрей остановился на полосе, пропуская его. Мерседес вдруг выключил фары и притормозил, и Андрей сразу понял, в чем дело — слышал про такие развлечения. Стало жутко, как в кошмарном сне… Он метнулся назад, к тротуару, под защиту редких деревьев. И сразу понял не успеть. Мерседес вильнул в сторону, подрезая его. Андрей рванул, уже не надеясь убежать, обратно. Мерседес зацепил его на самой середине шоссе. Андрей упал, откатился, теряя сознание… Кто-то громко звал его по имени, и это почему-то было важно. И еще было очень важно найти что-то ценное, выпавшее из его руки… Андрей не понимал, что… Пересиливая боль, с трудом удерживая ускользающее сознание, он приоткрыл глаза. Грязная мостовая Гамельна была перед его лицом.