– Хараш! – сказал татарин.

И тут Птицына взяла его тихо под локоток.

– Товарищ капитан, а, товарищ капитан, с праздничком. Я вам сейчас все-все объясню… Пойдем ко мне, товарищ капитан, ну хоть рюмочку…

– Свидетл, да?

– Да-да, я все-все видела…

– Держи его, Сарокн, крепко, – сказал татарин. – Я счас…

– Слушаюсь держать, – сказал Сорокин и нежно ткнул Птицына кулаком под ребро…

Собеседование длилось недолго. Татарин вышел из дома, утирая рот, подошел поближе, вглядываясь в Птицына в темноте, и спросил:

– Ты почму не сказал, что с Петровка, а? Сарокн, отдай ему оружие.

Тела нет – дела нет!

– Банзай! – крикнул Птицын и увял.

– Р-расходись! – заорал татарин на толпу армян и вдруг будто даже повеселел. – А вы кто таки будт? Гость с Кавказ будт? А регистрац есть? – Лейтенант, видно, и сквозь хмель сообразил, что здесь может поживиться: завтра конец дежурства, а ему что, он этот русский Новый день может хоть когда отмечать…

Через десять минут квартира Артура превратилась в полевую комендатуру. У самого хозяина от гнева и стыда дрожали губы, и выражение лица стало совсем как у обиженного мальчика. Но он знал, что надо молчать.

У всех армянских мужчин с регистрацией было все в порядке. Вот у нескольких жен регистрация была просрочена, у двоих ее вообще не было. Татарин собрал с них за это по сто рублей – в сумме пятьсот -и, кажется, был доволен. Пожелал счастливого Нового года, прибавив, чтоб на своем участке он их больше не видел. И отбыл. И только тогда из стенного шкафа на втором этаже вылез Гамлет. У него был паспорт с московской пропиской, но, наверное, были и какие-то свои резоны с милицией не встречаться…

– Нет, ты подумай, какие мерзавцы! – вдруг вступила старуха – прежде ей достало соображения помалкивать. – Это ж надо! Чтоб яйца их козлиные в бульоне сварили… чтоб херы их поганые…

И неясно было, к кому она обращается. И непонятно было, кого из милиционеров имеет в виду: Птицына, наряд или всех разом. А может, и все российское МВД.

– Люди за стол только сели… вай, если б у нас в Ереване такое… без погон был бы на другой день, это я говорю, чем хочешь клянусь… маму их…

– Иди, мать! – рявкнул на нее сын.

Но праздник был испорчен и сам собою сошел на нет. Кто-то укатил сразу, кто-то еще выпил на посошок. Все как один уверяли, что дома дети и что рано вставать…

– Куда вставать, слушай! Завтра праздник! – с напускной улыбкой пытался задержать друзей Артур. Но выходило у него не слишком натурально. – Давай шашлык есть… давай долму кушать…

Но гости разъехались, и разошлись по домам соседи.

Играли при голубом свете телевизора в дурака – переводной, пики только пиками – Гобоист и его жена Анна. Улеглась спать семья Космонавта. Старуха Долманян, Анжела и жена Артура Нина собирали со стола посуду, и Нина даже поплакала – слезы капали в не доеденное кем-то сациви.

Артур сидел в гостиной перед телевизором, пил водку, мотал головой и скрипел зубами.

– Нет, ты послушай, какой козел, – говорил он сам с собой, тоскуя.
–

Позор, позор, стыд и позор… Гостей разогнал, маму я его имел… Такой праздник испортил… Еще шашлыка не ели, вай-вай… еще долму не кушали… Козел, козел, все русские козлы… Мать! – заорал он.
–

Неси закуску, неси долму. Женщины, стол накрывай, Новый год встречать будем!.. Семьей встретим, отца помянем…

Козел тем временем лежал на постели с компрессом в виде холодного сырого полотенца на лбу. У него была тихая истерика: он давился слезами, поскуливал, зубы стучали, его бил озноб.

– А если бы я попал в человека, мамочка… меня бы посадили. Да, Хель, посадили бы?

– Еще посадят, – утешала его Птицына, меняя компресс, – еще допрыгаешься, если пить будешь…

– А ты носила бы мне передачи, а, Хель?.. – И он вдруг приподнялся на локтях, глядя безумно в глубину комнаты. – А ведь в камере меня зарежут, я знаю… На нарах зарежут, во сне, заточкой. Нас никто не любит, в тюрьме так вовсе ненавидят!.. А ведь мы, менты… ведь мы… как лучше… – И он заплакал в три ручья от невыносимой жалости к себе и к родному ведомству. – И вот я лежу, покойничек, в гробу, и только усики, усики светлые такие…

И когда все окончательно стихло в Коттедже, и погасли все окна в поселке, и только качался в конце улицы, как будто тоже подвыпил на праздник, одинокий тусклый фонарь, на свое крыльцо вышел вдрызг пьяный армянин Артур с мелкокалиберной винтовкой.

– Эй, свиньи! – крикнул он в морозную ночь. – Сейчас всех перестреляю! – Послышались щелчки выстрелов, причем палил он в темноту наобум. – Выходите, вы, русские свиньи, что попрятались, я вашу маму имел! Вас здесь не будет, мы здесь будем!

Но подоспевшие кузен Карен, сестра Анжела, жена Нина тихо и ласково оплели его руками и, как приболевшего султана, острожно отвели в опочивальню, где он тут же и захрапел, причем женщины не смогли даже толком его раздеть…