– Ну, ты загнул!

– Пять лет юрфака, сестра! Это ни для кого не проходит бесследно. А вот до десяти лет я хоть и воровал, но вором себя назвать не могу.

– Возраст ответственности еще не наступил?

– Дело в другом. До десяти лет я брал только то, что тут же употреблял, не создавая накопительной основы для будущего благосостояния. Брал для души и без корысти. А люди, у которых я это брал, практически не несли потерь.

– С таким подходом можно оправдать что угодно!

– Ты молодец, сестра! Ты очень правильная! Я рад этому. В наше время разврата и цинизма, когда каждый пытается что-нибудь украсть, а затем – оправдать себя, встретить такого честного человека, как ты, – большая радость!

– Да пошел ты со своей иронией! – Лера не выдерживает. Мик – провокатор не менее ловкий, чем танцор, и Лерка ведется. – Засунь эту правильность бегемоту в задницу. Я тоже потаскала всякой мелочи… в детстве… Как ты говоришь, «то, что тут же употреблял»…

– Сестра! Так мы одной крови! Я знал, я знал это, как только ты появилась здесь с этим варваром. Теперь отмотаем пленку назад, – Мик шипит, бормочет, выворачивая согласные наизнанку, и демонстрирует пластический этюд, будто пленку с его изображением прокручивают в ускоренном режиме в обратном направлении, – нам нужен твой совет! Это касается ограбления! Никаких перераспределений жизненных благ! Для души и без корысти! Наше дело – чистая романтика. Мы с ребятами узнали, что в Питере живет человек, который коллекционирует кактусы. Это его хобби, уже лет тридцать. Так вот, в этой коллекции есть несколько кактусов Laphophora Gloria, это те самые, которыми дон Хуан кормил Кастанеду во втором томе. Для него эти растения – часть огромного рассадника, который он всю жизнь употребляет лишь глазами. А вот мы, – он обводит рукой компанию, и парни согласно кивают, – мы скушали бы эти милые кактусы в целях экспириенса, трипа и расширения сознания. По-моему, вполне благородная цель.

Следующие полчаса они оживленно совещаются друг с другом, разрабатывая план экспроприации, которому никогда не суждено воплотиться. Я знаю Мика. У него каждый день – по десять таких планов. Оставляя их ненадолго пофантазировать, я успеваю услышать, что Лера будет играть в этой постановке не последнюю роль. Кажется, ей предстоит проникнуть в жилище кактусовода под видом корреспондента журнала «Растительная жизнь».

Мне надо успеть пообщаться с Саней Устиновым, питерской телезвездой, которому я давно обещал дать интервью, а еще надо переодеться к выступлению. Через час – наш выход на сцену. С Саней мы устраиваемся прямо на ступеньках, напротив выхода на сцену, так, чтобы оператор мог ловить фоном к двум нашим фигурам все происходящее на сцене плюс кусок беснующегося партера. Минут двадцать мы обсуждаем актуальные темы: терроризм, аборты, олигархическую бюрократию новой правящей системы, последний альбом Моррисси, очередную моду среди поп-звезд – писать музыку для кино, кризис христианства, движение чайлдфри, бесплатную раздачу музыки в Интернете и как следствие – глобальный подрыв музыкальной индустрии… Как обычно – селебритиз о насущном. Напоследок Саня задает сакраментальный вопрос:

– Ты помнишь момент, когда решил для себя, что хочешь стать рок-звездой?

Любой репортер, возжелавший моей откровенности на эту тему, мгновенно подвергся бы жесткому осмеянию, на том интервью и закончилось бы. Но с Саней я дружу больше десяти лет, он первым когда-то поставил песню никому неизвестного меня в эфире Питерского «Радио 1», я обязан ему, и откровенность – самое малое, чем могу ответить… Я исповедуюсь:

– Году в восемьдесят восьмом я зашел в магазин «Мелодия» на Ленинском проспекте… И попал на презентацию, впрочем, тогда не употребляли это слово… пластинки «Гринпис-Прорыв». Огромная толпа людей окружила маленького человечка в вязаной черной шапочке с глубоким шрамом на лице. Кто-то подсказал мне, что это – канадская рок-звезда Брайан Адамс. «Вот это да! – подумал я. – Он же такой низкорослый! Почти карлик!» До этого я думал, что все рок-звезды – великаны! Иначе почему им поклоняются миллионы людей? Не из-за музыки же? Вот тогда я и решил, что если он может, то почему я – нет?

Саня смеется, принимая мою искренность за кокетство.

– Последний вопрос. Постарайся ответить серьезно, – он доверчиво смотрит на меня, – в чем твоя большая тревога? Что заставляет тебя страдать сегодня?

Я проглатываю язык и округляю глаза в камеру.

– Ну, ты же страдаешь от чего-то, как и все мы? – Саня пытается смягчить бескомпромиссность вопроса.

– Ну, да… Конечно… Наверное… А знаешь, я скажу. Я так скажу. Да, я страдаю, пожалуй… Оттого… что мне никогда не стать таким, как Роберт Смит, таким, как Ник Кейв, таким, как Майк Стайп, как тот же Моррисси. Пожалуй… я – пародия на них всех вместе взятых… А вот они – настоящие! Но я продаю в своей стране больше пластинок, чем они все вместе взятые! Вот так! – я цинично улыбаюсь, и эта улыбка похожа на оскал.

– Спасибо за откровенность, – Саня жмет мою руку.

Попрощавшись воздушным поцелуем в эфире, я бегу в нашу походную гримерку, переодеваюсь в строгий костюм с пиджаком фрачного типа и бабочкой, оставив при этом на ногах белоснежные кроссовки Puma. А фигли ж! Чем я не Вуди Ален?! Подсознание немедленно отзывается: «Всем… всем…»

В таком виде я врываюсь в белый шатер, где полным ходом идет разработка плана ограбления века.

– Хэй, ниггаз! Не пропустите лучшее шоу в своей скучной жизни! Через десять минут Боги снизойдут на сцену!

Раскрасневшаяся Лера смотрит на меня сияющими глазами. Так вот, оказывается, что ей нужно для счастья. Ни секс со мной, ни побег в Питер, ни кокаин не заставляли ее глаза так светиться. Попалась, воришка!

Я выхожу из шатра, спиной чувствуя, что все они выскочат следом. «Аллигархи» во всеоружии винтажных гитар уже разминаются перед выходом. Контрольная порция вискаря «на выход» – наша давняя традиция, еще с тех пор, когда мы не были знакомы с этим веселым господином по имени Джимми Кокэйн. Но, должен признать, ныне и присно, сцена перед многотысячным стадионом вштыривает в разы круче. Аминь! Ведущий что-то кричит о том, как соотечественники объединяются, вдохновленные мощью и величием предвыборной программы ультралевой партии. «И среди всех этих придурков, ледис энд джентльмен, – фром Москоу, Раша, – гоу крейзи фо – Аллига-а-а-а-архи»!

Под громовой рев двадцатитысячной толпы мы выскакиваем на сцену.

– Привет, засранцы! Мы здесь только для того, чтобы веселиться! А вы? Собрались кого-то выбрать? Да-а-а?

Их руки взлетают в безоговорочном одобрении. Их глотки исторгают предчувствие экстаза. Их бедра вибрируют, как у древних шаманов, вызывавших духов огня. А духи во фраках и кроссовках уже здесь! Дема без предисловий заряжает на своей возлюбленной черной «Gibson Les Paul» шило в каждую задницу – рифф «Кружится, кружится!» Мы любим начинать выступления этой забойной вещицей: