– Ну… ведь ты же был рядом с Гвидо. Ты ведь все видел… Теория вероятности для того и придумана! Между прочим, вполне научная дисциплина. Ладно, не пыхти! – она внезапно подмигивает мне и понижает голос до шепота, – возвращаемся! Тс-с-с… Я сейчас надавлю на чувство женской солидарности у этой Дюймовочки, отведу ее в туалет, типа… помочь мне… а ты послушай под дверью! Справишься?

Я молча киваю. И чувствую огромное облегчение оттого, что мы снова – сообщники. Анка быстро поднимается наверх. Я жду некоторое время за углом на лестничной площадке. Услышав перестук каблучков в коридоре и громкие разгагольствования Анки о неприспособленности женского организма к нормированному труду, на цыпочках пробираюсь обратно в приемную. Приставляю ухо к миниатюрной замочной скважине. Ни черта не слышно! Минута… Другая… Нет, не слышно. Пора уходить. И вдруг адвокатский взвизг пробивает звуконепроницаемость ценных пород дерева. Я прикладываю ладони к ушам и напрягаюсь, сканируя звук импровизированными локаторами. Капелька пота побежала по спине. Щекотно. Адвокат снова вскрикивает. Мне кажется, что-то вроде:

– …Ольм! Ольм!

Ерунда! Впрочем, то ли Ройзман все время повышает голос, то ли ушные перепонки со временем адаптируются к дереву, спустя еще пару минут я начинаю как будто различать отдельные слова. К тому моменту, когда в коридоре вновь застучали каблучки, их набирается ровно семь:

– …Новый год… чертов подарок… думал задницей… Стокгольм!

Услышав в коридоре громкую речь Анки о методах противостояния сексуальным домогательствам начальства на рабочем месте, срываюсь за угол. Через минуту появляется Анка, хватает меня под руку и тащит прочь от офисной преисподней. Я не сопротивляюсь.

Она летит вприпрыжку, улыбается во все тридцать два, и оттого унылый зимний пейзаж вокруг трогают весенние краски. Я на время перестаю замечать отсутствие солнечного света. Но все равно не могу разделить ее настроение.

– Чему ты радуешься?! Твою лучшую подругу посадили! Она уже не подозреваемая, она – обвиняемая!

– Это – как насморк, временно, лечи – не лечи. Мы-то ведь уже знаем, кто виноват! А значит, обязательно вытащим ее с кичи! – Она заразительно хохочет, попробовав на вкус словечко из другой реальности, – а радуюсь я, мой угрюмый папарацци, тому, что все теперь ясно и мы знаем, что убийца – Гвидо! Ух! Чуешь ветер?

Мне очень хочется разделить ее радость, но я не могу справиться ни со своими чувствами, ни с мышцами лица. Они окаменели, не слушаются команд мозга и с трудом растягиваются, даже когда я говорю. Мое существование полностью отравлено. Как, оказывается, короток путь от счастья к кромешному отчаянию. Еще утром я гладил волосы девушки, которую два года люблю до спазмов в желудке. Еще утром я целовал губы, которые не надеялся целовать. Еще утром я держал в объятиях мир и осознавал себя счастливейшим из смертных… А к вечеру этот мир – заперт в темницу, но мне кажется, будто это я – в наручниках и за решеткой.

– Эй! Папарацци! Можно подумать, у тебя никогда не было друзей! Я радуюсь оттого, что мои друзья ни при чем! Мне так стыдно, что я их… ну… немного подозревала, что ли… Гарпия! У меня – гора с плеч! Раздели со мной легкость! Что-нибудь услышал под дверью?

– Почти ничего. Адвокат орал. Что-то про Новый год и про Стокгольм. Ты не в курсе, о чем это он?

Весенние краски моментально осыпаются с Анкиного лица, как под гнетом наждака.

– О-о-ох! – она оседает, – меньше всего мне хотелось, чтоб в этом деле всплыли Новый год и Стокгольм!

– Опять?! – теперь в моем голосе – самые суровые интонации, – ты опять что-то знаешь и скрываешь от меня?!

– Ну, не-сердись-не-сердись-не-сердись… пожалуйста… – она приседает и смотрит на меня умоляюще, снизу вверх, как послушная собака. К сожалению, женщины хорошо осведомлены о силе воздействия такого взгляда на мужчин. – Не сердись, я не нарочно, просто… это… не моя тайна, я обещала, я не должна никому говорить… только откуда адвокат узнал?

Я крепко беру ее за плечи и встряхиваю. Прохожие начинают оборачиваться на нас. Какой-то бешеный автомобиль гудит на клаксоне футбольную речевку.

– Ты немедленно расскажешь мне о Стокгольме или мы больше не разговариваем!

В этот момент у Анки трезвонит мобильник. Я отстраненно фиксирую реплики, похожие на консультации ветеринара, которые она бросает в трубку.

– Кормить… Конечно кормить! Что значит «сколько»? Три раза в день! Просит таблетки? А что это? Сердечное? Ну, дайте… Так купите! Я на Китай-городе… Хорошо, приезжай за мной! Буду ждать в «Бабушке»… Жы-Шы!

– Сандро звонил, – поясняет она, закончив разговор, – ты его видел вчера в «Марио»… на сцене. Кстати, это он придумал Спектакль. Ну… В смысле… Придумал-то Шекспир, а Сандро догадался использовать. Я ему срочно нужна… по важному делу. Он через полчаса подъедет, а мы пока в «Бабушке» перекусим. Не против? Перестал на меня дуться? Я зверски голодна! Ух! Мяса! Мяса! Давай уже! Корми меня, заботливый папарацци!

– Не заговаривай меня! Стокгольм! – угрюмо напоминаю ей.

– Ми-и-итечка, – она впервые называет меня по имени, и это звучит жалко, – я тебе расскажу… обязательно! Все-все расскажу, только не сейчас! Пойми меня, пожалуйста… Я должна обдумать, прежде чем рассказать… – она смотрит на меня умоляюще. И этот ее взгляд я тоже ловлю впервые.

– Не сейчас? А когда? Времени нет! Белка за решеткой!

– Сегодня! Ночью… Сейчас Сандро заберет меня, там… очень важное дело, я отъеду на пару часов, а потом мы встретимся. Пожалуйста!