– Совершенно верно.

– Вы что всерьез полагаете, что за засаду они понесут наказание?

– Понесут, – сказал помощник прокурора. – В любом случае я буду добиваться для них строгого наказания.

– Посмотрим.

Мульмуки надык,

Мульмуккик…

Если и на работе не убежишь от себя, то дома уж точно. На работе люди и, по крайней мере, там, за общением, хоть на время, но забываешь о том, что неотрывно ходит за тобой в родных стенах.

Каспаков продолжал гудеть трансформатором постоянного тока. В мое отсутствие его успели вывести из партбюро. Те, кому доводилось встречаться с ним в коридорах института, говорили: "Жаркен превратился в тень".

Новому секретарю партбюро Темиру Ахмерову мало одной жертвы.

Следующим к расправе у него намечен Кул Аленов. За что он невзлюбил

Аленова понять трудно. Кул в рабочее время не пьет, беспартийный, да и мужик такой, про которых говорят: "Где сядешь, там и слезешь", но от нападок парторга и у него портилось настроение.

– Дэн у меня допрыгается, – говорил Аленов.

– Что ты можешь ему сделать? – вопрошал Руфа.

В том-то и дело, что ничего. Меня давно не удивляло то, как, пуще смерти друг друга ненавидящие институтские сотрудники при встрече делали вид, что между ними ничего не происходит, здоровались, улыбались, прощались с пожеланиями всех благ. "Самая лучшая политика, – говорил Ленин, – принципиальная политика".Темир Ахмеров в полном согласии с ленинскими словами сокрушал двуликую благостность институтского спокойствия. Если кого ненавидел, то с тем не здоровался, буравил тяжелым взглядом и при случае чувствительно теребил.

Шастри ощущал прилив новых сил, жизнь у него пошла интересная, с перспективой.

– Скоро Ахмеров сделает меня завлабом, – делился планами шалун.

– С прежним, что будешь делать?

– Что-нибудь сделаю, – улыбался Шастри.

– Все таки?

– Дам ему должность младшего научного сотрудника.

– Думаешь, потянет?

– Думаю, да.

– Помнишь, как он тебя бестолочью обозвал?

– Кто? Он? Не помню.

– Вспомни. Мы еще с Хаки над тобой балдели.

– Вы с Хакимом балдели? – Шастри зловеще улыбнулся. – Я покажу ему кто из нас бестолочь! В ЛТП отправлю.

– Суровый ты.

– Народ нельзя распускать.

Февральская поездка Чокина на балансовую комиссию в Москву стала поворотным этапом биографии Каспакова, а легкое избрание парторгом раззадорило Ахмерова настолько, что он, не проанализировав ошибки предшественника, в свою очередь тоже потерял осмотрительность и перестал следить за собой. Первое время он вышучивал директора за глаза, а, разомлев от смирения гонимых, уже в открытую, на людях, перечил Чокину, когда же директор пытался урезонить, призывал его одуматься, то Ахмеров со злой усмешкой огрызался.

Темир утратил чувство реальности, с ним потерял и страх. Шафику

Чокиновичу под семьдесят и со всеми натяжками ему как будто немного и осталось директорствовать. Все так и есть. Если только не забывать, что, кроме того, что директор наш и сам знает, сколько ему лет, он прекрасно чувствует приближение опасности. Темиру Галямовичу не мешало бы лишний раз поразмыслить на тему, кто такой Чокин.

Поразмыслить и понять, что Чокин это далеко не Каспаков. Что уж до школы, которую прошел Шафик Чокинович, то тут Ахмеров в сравнении с директором и вовсе приготовишка.

Отцу, как и Ситке, мы ничего не сказали. Что с ними внутри приключилось, осталось загадкой, они до конца дней своих вели себя так, будто им что-то известно, но, будто понимая, что тему Шефа нельзя будоражить, хранили о нем молчание и ни разу не спросили: где их сын и брат.

Правда, однажды Ситка Чарли сказал мне: "Шеф отсиживает срок".

Сказал так, понимая, что засада на брата, что случилась при нем, не осталась без последствий.

Ла-ла-лей, Ла-ла…

Иоська Ким студент-заочник первого курса юрфака. С первой в его жизни сессией согласился помочь Кенжик. О моем однокласснике, преподавателе истории международного права, среди студентов и преподов идет молва, как не берущем на лапу. Чтобы он провел по экзаменам, достаточно хорошо и регулярно поить Кенжика.

Ким вырос под Алма-Атой, в Иссыке. Язык и обычаи казахов знает.

Жена у него работает кассиром в кинотеаре "Целинный", есть у него двое, детсадовского возраста, дочерей.

Иоська жалуется на зажим по службе, на зарплату. Последняя ему не больно-то и нужна. Деньги у Кима есть и, по моим меркам, немалые.

Гоман у него тугой от червонцев и пятерок, два раза в неделю он проигрывает в ази по двести-триста рублей, и периодически заводит разговор о том сколько, к примеру, имеет с книг Есентугелов.

– Тысяч двести на книжке у него есть? – спрашивает старший лейтенант.

– Больше, – отвечаю я, – раза в три, а то и в четыре, больше.

– Миллионщик… Вот это жизнь, – вздыхает Ким. – Тут участковым работаешь, копейки считаешь.

После засады пропала фотография Шефа, где он снялся с сослуживцами по Казоргтехсельстрою. Иоська указывает на Копелиовича.

– Кроме него взять некому.

– Может поговоришь с ним, чтоб вернул?

– Копелиович ни за то не признается, что брал.