Шеф не знал, что такое зверек. И на этом его подловил Бисембаев.

Никто не мешает мне самому проверить. Как я проверю? Надо найти

Соскина, поспрашивать. Там видно будет.

Если хочешь, на, докури и купи…

Пришла Галина Васильевна. Бывшая соседка прочитала мамину жалобу в прокуратуру. Прочитала и сказала:

– Здесь не будет объективного расследования. Милиция сама вляпалась и теперь будет выгораживать убийцу…

– Уже выгораживает. – сказала мама. – Прокурор района кричал мне, что мой сын тунеядец и сам во всем виноват.

– Вот видите. – Черноголовина сняла очки. – Надо подключить к расследованию Москву.

– Как это сделать?

– Будем действовать через газеты. Я поговорю с корреспондентом

"Известий" Мацкевичем. Эх… Если бы выйти на Ваксберга.

Я вспомнил слова Большого и подумал, что журналистов, как и судей, тоже вдохновляют лишь исключительно хрестоматийные случаи. И хорошо бы при этом, чтобы в потерпевших оказался человек заслуженный, или ничем не запятнавший себя его родственник.

Журналисты такие же, как и мы все, люди. С предрассудками, предубеждениями. В статьях на уголовную тему они перво-наперво тепло и сердечно рассказывают о том, какой потерпевший был полезной обществу личностью. Шеф не работал, пил. Кто знал Шефа так, как я?

Кто вообще может знать, почему он собственно метался и пил? И какое это теперь имеет значение?

– Вы напишите письмо в "Известия", – сказала мне Галина

Васильевна. – Потом, может, покажете мне, а я, с вашего позволения, подредактирую.

– Хорошо.

Черноголовина встала и сформулировала задачу:

– Ясно одно. Убит сын писателя. Мы должны защитить честь семьи писателя. Что ж… Будем бороться.

Вот оно как! До прихода Галины Ваильевны я не мог взять в толк, чего же хочу.

Вечером я сел за письмо в "Известия".

Камбар Увашевич учит папу ходить. Отец гортанно клекочет:

"Камбар, айналайын!". Лечащий врач разрабатывает папины руки и ноги сверх процедур массажиста. Не его это дело, но он делает это.

Утром позвонил к Гау: "Хотел бы увидеть Дагмаренка. Как ты на это смотришь?".

Гау гуляла с Дагмар в парчке у гостиницы "Казахстан". Дагмар – рыжая в папину родню. Взял на руки. Пыхтит, ругается: "Бектак, аты шока… Бектак аты – бока".

– Когда ты в тот день звонил мне было до слез жалко тебя, – сказала Гау. – Понимаешь, Нуртаса я плохо знала… Но ты так плакал, что я не выдержала и тоже разревелась.

Гау не прочь воссоедниться. Мне не до воссоединения и вообще ни до чего и ни до кого дела нет.

У магазина "Россия" встретил однокурсника Кенжика Тахира

Избакиева. Он работает в КГБ, как на местах работают с жалобами знает.

– В газеты писать бесполезно. Что они могут? – сказал Тахир.
–

Надо писать в ЦК.

– Яков Михайлович, Владимир Ильич просил передать… Фракцию левых эсеров на съезде арестовать.

– Уже…

– Что уже?

– Уже арестована…

Я с Кочубеем у ТЮЗа, в цветочных рядах. Пантелей сказал, что вчера видел Соскина. Доктора не видел. В том, что Доктор знает обо всем, Пантелей не сомневается: "Все, кому надо и не надо, знают, значит и Доктор знает". Знает, но домой не идет. Из-за Надьки?

– Ты Мастер? – я вплотную подошел к парнише тридцати пяти – сорока годков.

– Мастер.

– Уголовный розыск, – сказал я. – Пошли.

– Парни, вы меня зря забираете. – Мастер шел между мной и

Кочубеем. – Я на вас работаю.

– На кого ты работаешь? – я притормозил.

– На Аблезова.

– Разберемся.

Мы подошли к выходу из сквера. Куда вести Мастера? Кочубей предложил: "Может здесь ему п… дадим?".

– Ладно, – я повернулся к Мастеру. – Мы не из уголовного розыска.

– Кто вы? – Мастер остановился.

– Я брат Нуртаса. Сейчас ты мне расскажешь, что тебе обо всем этом известно.

– Нуртаса? Я ничего не знаю. – Мастер бросил удивленный взгляд на

Кочубея. – Я откинулся месяц назад.

– Какие-то разговоры в цветочном ты слышал. Рассказывай.

– Да никто ни о чем не говорит. Слышал, что ты и без меня знаешь.

Убил Мурик… Все. А Нуртасу я благодарен.

– За что?

– Когда я сидел, он мою жену спасал.

Я повернулся к Кочубею.