Раздумья профессора прервало появление двух человек в форме. Он не дошел еще в своих рассуждениях до анализа места, в которое занес его Рок. Сейчас было самое время обзавестись новыми фактами для анализа.

Вошедшие грубо поставили профессора на ноги и повели. Они вывели его из смирительной комнаты и повели по длинному коридору, с одной стороны которого было множество металлических дверей с закрытыми окошками и глазками, а с другой – перила, ограждавшие глубокий провал – этажей в пять. На уровне каждого этажа во весь объем провала была растянута стальная сеть.

В голове профессора опять начали всплывать смутные воспоминания о каком-то иностранном фильме, где действие начиналось в тюрьме. И это страшное слово "тюрьма" на миг парализовало аналитическую деятельность его мозга. А сопровождающие тем временем ввели профессора в небольшой кабинет и усадили на металлическую табуретку, привинченную к полу.

За простым канцелярским столом сидел простой советский человек в сереньком пиджачке, темном галстуке, с аккуратной прической

"канадка" и с обычной перьевой авторучкой в руке. Этот человек не счел нужным представиться Дормидону Исааковичу, а велел его сопровождающим удалиться и обратился к профессору странно.

– Что, Гоша, опять буянишь? – сказал он, постукивая обратной стороной ручки по столу.

– Простите, – привстал профессор, – с кем имею честь?

– Сидеть! – неожиданно рявкнул человек из-за стола, сунул руку в какой-то ящик и извлек огромный черный пистолет, который положил под правую руку на бумаги.

Профессор обомлел.

– Давай кончать это дело по-быстрому, – неожиданно ласково сказал человек. – Дело простое, что нам с тобой его мусолить. Раньше кончим, суд на доследование не вернет, быстрей на зоне отдыхать будешь. А то тут, на киче, какая тебе радость? Ни шамовки толковой, ни солнышка, ни кайфа. Я вот тебе плиту сушняка принес, курево обеспечим без проблем, а?..

– Простите, я вас не вполне понимаю, – на сей раз профессор поостерегся вставать. – Что вы имеете в виду? И почему вы используете такую странную терминологию?

– Ты что, падла, – сурово наклонился к нему человек, – косить вздумал?! Со мной такие номера не проходят. По кандею соскучился?

Сейчас оформим на полную катушку. И основание есть, в камере-то бузил. Колись сука, не тяни вола. Мне всего-то знать надо, когда угнал машину и что еще натворил. Дело твое и без сознанки мертвяк, клиент-то коньки сегодня утром отбросил. Так что по полной раскрутке пойдешь, так или иначе. Но, сам понимаешь, – голос его опять стал доверительно-ласковым, – все надо оформить протоколами, культурно.

Заодно есть еще дельце малое, на полсрока твоего тянет, все равно по поглощению большим меньшего пойдешь. А за дело кайф будет. Ты сейчас как, на игле? Или уже спрыгнул?

– Коллега, – попытался прижать руки к груди профессор,- я искренне рад бы вам помочь, но я совершенно…- Прижать руки к груди не удалось, так как они были за спиной в жестких наручниках. Кольцо наручников, облегающее запястье, имело зловещую тенденцию от рывков автоматически сжиматься. Рывков профессор сделал уже достаточно, поэтому кисти его занемели, а боль в запястьях добиралась до сердца.

– Да снимите вы их, черт побери! – совершенно в не свойственной ему манере рявкнул профессор.

Человек за столом воссиял улыбкой.

– Совсем другой разговор. Наручники, как я понимаю, жмут немного.

Оно, конечно, отрастил грабли-то… Сейчас вызову охрану, снимем. И протокольчик подпишем. Рад, что ты, Гоша, за ум берешься. Да и чего тебе в несознанку идти, когда только за наезд со смертельным ты меньше двенадцати пасок не получишь. У тебя какая ходка-то? Так, седьмая. Да, тут и на пятнашку раскрутиться можно.

Профессор, поглощенный усиливающейся болью, тупо смотрел вперед.

Он не мог ни говорить, ни думать. Состояние его было предшоковым.

Позволю себе вмешаться. Глава эта близится к завершению, все вскоре вполне разрешится, так что позволю. Тем же читателям, которых я уж очень разозлил, делаю уступку: все мои рассуждения будут набраны другим шрифтом, выделены, и вы сможете автоматом их перескакивать, не отвлекаясь от сюжета. Ну, а читатель вежливый, интеллигентный, привыкший к последовательности, порядку… Такому читателю я ничем помочь не смогу.

Я вот что хотел сказать. Автор обычно отождествляет себя с героем. Толстой, говорят, бросив Анну под поезд, долго расстраивался, болел даже, плакал. А теперь представьте, каково это

– отождествлять себя с Дормидоном Исааковичем в сложившейся ситуации…

А профессор в это время находится в новом помещении. Это бетонный стакан с бетонным же полом, тут нельзя ни сесть по-человечески, ни, тем более, лечь. Можно стоять, полусогнувшись. Стоять, когда твои руки скованы за спиной, неприятно.