— Гонорар ваш, на все сто, — успокоил профессора Кеша,

— мы сделаем всё бесплатно, из любви к науке… и человечеству. Вы просто будете нам говорить, что и как отрезать — ваш авторитет для нас дороже всего! Польщённый сэр Дэбейкин округлил глаза.

— О, вы альтруисты? Гуманисты?!

— Ото, — не стал разуверять его Кеша, — мы очень большие гуманисты, особенно я. Только запомни: рыпнешься

— на перо сядешь! в твоём возрасте, папаша, это вредно!

Дебейкин поглядел на меня, будто не совсем доверяя своему «ученику».

Я долго молчал, сидел куклой в кресле. Я был как пружина. И потому ответ созрел сразу:

— Пахан верно говорит. Тут всё схвачено! После последнего моего слова двери кабинета распахнулись, и три Кешиных пацана втащили в два захода пять туго перемотанных скотчем тел.

— Вертухаи здешние, — доложил один тихо, — хазу пасли. Чего с ними-то, мочить будем?

Кеша брезгливо скривился. Мочить! Пацаны, видно, забыли, что мы гуманисты. У охранников наверяка были жены, дети, старенькие и не очень старенькие мамаши с папашами… и им явно никто не вкалывал вытяжек из русских младенцев. Этих надо было не мочить… а любить, по-христиански, по-нашему. Я приказал, чтоб путы ослабили. Кеша кивнул. Мы делали всё для людей, простых людей и не очень простых, для тех, кто всё понимал, и для тех, кто не понимал ни хрена… потом поймут. Мы шли на дело ради всего человечества… а эти парни были его частью. Впрочем, Кешины пацаны были не философами. Они были матросами. А у матросов…

— Нет вопросов, — ответили они.

Следующим заходом ребята приволокли семерых огромных мордоворотов в чёрных костюмах и при галстуках. Поначалу мне показалось, что они мертвы. Но это было не так.

— Быки ухуельцинские, — пояснил старшой из пацанвы, — во прорвы! по два литра пшеничной влили в эти утробы, блин, пока ни упоили…

Кешины ребята хорошо знали, как надо брать россиян-ских секъюрити. Да и как не понимать родной души!

— Вы им попоздней ещё по литру вкачайте, чтоб к утру не продрыхлись, — посоветовал Кеша. И энергично потёр руки. — Ну что, батенька! — повернулся он к профессору. — А не пора ли и за дело?!

Я на всякий случай поинтересовался у пацанов, как там пациент.

— На каталке… везут гада

— Нуте-с, пора, пора-с…

Кеша кивнул мне, и мы, подхватив величавого старца под руки, уверенным шагом двинулись в сторону операционной. Где она находится, знал только наш «учитель».

По дороге в коридоре у него начали слабеть ноги и мозги… Сэр Дебейкин опять начинал сомневаться.

— А если… летальный исход?! — спросил он с плохо скрываемым ужасом. — Как тогда с моим гонораром?!

— Маэстро, — успокоил его Кеша, — ну, у кого на вас рука поднимется! получите вы свой гонорар! ведь вы же та-лантище! вы же золотые руки! лучший хирург планеты! какая на хер разница, летальный, нелетальный! Полетал и хватит! а второго Дебейкина больше нету! вы же гений!

— Гениальный гений! — подтвердил я.

Кешина речь произвела на «светило» неотразимое впечатление. Впрочем, Соломон Дебейкин и без речей знал, что он талантище, не чета всяким старикам ухуельциным.

Через полчаса мы уже стояли под большой круглой лампой в зеленых халатах с масками на лицах и, главное, над грузным и несвежим телом с расползшимся бледным животом. Голова пациента скрывалась под анестезиологическим колпаком. Проходя мимо которого, я ослабил вентиль, строго посмотрел на анестезиолога, мол, наркоза не жалеть! Наступал наш звёздный час.

Великий учитель что-то сказал Кеше по-английски. Все зелёные колпаки и очки из-под них сразу уставились на нас. Их было то ли трое, то ли четверо. Я от ответственности момента даже не разобрал. Но двоих оттеснил сразу, особенно одну, ту, что прилипла к столику с блестящими ножами, ножиками, сверлами, пилками, зажимчи-ками и прочей хирургической дребеденью. Кеша поглядел на меня. И я подал ему скальпель, который лежал ближе. А сам сказал профессору:

— Все указания только на иврите!

— Но вы же не знаете иврита! — поразился тот.

— Неважно, — объяснил Кеша, — они, наверняка, тоже не знают. И в конце-то концов, профессор… мы тут что, — он потряс скальпелем перед зеленой маской «светила», — диспуты разводить будем? или мы курей не потрошили? вскрыть этот бурдюк не сумеем?! Не уважаешь…

Кеша примерился и быстрым сильным движение располосовал брюхо лежащего от грудины до паха… Меня чуть не вывернуло, когда два слоя белого жира разошлись, открывая… нет, эту жуткую утробу я описывать не стану. Увольте! Лучше бы меня оставили в Берне с моими медведями… А заказ… совесть… Нет, всему есть мера.

Сэр Дебейкин тихо застонал. И прохрипел Кеше в ухо:

— С чего вы взяли, что ему надо вскрывать брюшную полость, гуманист хренов! Мы должны были ввести три зонда… откачать… закачать… о-о-о!!!

— Новый метод! — спокойно ответил Кеша.

Дебейкин важно перевёл.

Зелёные врачи и сестры закивали, недоуменно покачивая головами, но не смея перечить гению мировой хирургии. Я пожалел, что в операционной нет пары Кешиных пацанов с автоматами. С ними я был бы больше уверен в благополучном исходе операции… Для нас.