Потом Кеша сунул руку в подергивающиеся влажные кишки, вытянул, сколько смог, обрубил скальпелем, и бросил шевелящийся и расползающийся ком в пластиковый чан под ногами.

— Последние разработки. Ноу-хау!

Он быстро и властно протянул руку ко мне. И я, почти падая в обморок от этого кошмара, сгрёб со столика кучу тампонов, зажимов и сунул всё это ему… половина сразу просыпалась в разверзтое брюхо, другую Кеша туда плотно и уверенно утромбовал. Он боролся за жизнь пациента как умел. И это впечатляло.

Профессор Дебейкин размеренно кивал головой. Это был нервный тик. Но его лохи смотрели только на него, шеф был превыше господа бога. А Кеша всё тянул и тянул руки ко мне. И я подавал ему какие-то огромные и малюсенькие шприцы, заполненные то зеленой, то красной, то жёлтой гадостью… и он, не колеблясь ни секунды, вкалывал их куда ни попадя: в брюхо, плечи, ноги, шею, коленки… последний, самый большой, он с размаху вонзил меж ребер, прямо в сердце, выдавил бурое содержимое до последней капли… Вздохнул.

Откуда-то сбоку за сложнейшей операцией наблюдали три россиянских то ли профессора, то ли академика, то ли просто личных врача старика-демократа. Они цокали зубами, чмокали губами, широко раскрывали глаза и по иному всячески выражали свое восхищение мастерством гения, который за всю операцию даже не прикоснулся рукой к оздоровляемому телу… высший класс! Европа!

Кеша изнемогал. Шустрая швейцарская сестричка не успевала тампоном, зажатым в пинцете, вытирать пот с Кешиного лба. А он все резал, колол, отрезал, шпунтовал, шунтовал, зажимал… он пережал уже всё что только можно, но не успокаивался… ведь профессор всё кивал и кивал. Наконец, Кеша демонстративно снял перчатки, бросил их в чан. Развёл руками. И поклонился.

Вынырнувший из-за его левого плеча очкастый тип принялся шустро зашивать живот оздоровлённого пациента. Я смотрел на его искусные манипуляции и думал: любят здесь всё-таки лишнее!

— Всех благодарю за отличную работу! — сказал вдруг Кеша галантно на отличном гундосом инглише. Небось, месяца два учил фразу, пижон.

Потом, уже на ходу, выводя за собой под локоток великого учителя сэра Дебейкина, Кеша сорвал колпак с головы старика Ухуельцина, ещё раз убедился, что это он, что никакой подмены нет, и только тогда двумя зажимами крепко зажал нос и губы «мирно спящего» пациента, снова водрузил колпак… и поглядел на меня. Он сделал всё, что смог. Это был подвиг Гиппократа! Но кто мог оценить его по достоинству?! Я сам был близок к летальному исходу… Впрочем… Мы выходили под тихие интеллигентские рукоплескания академиков.

Свершилось!

Наконец-то свершилось! Причём самым гуманным образом… ни чуть не хуже, чем в аумэрыканской смертной палате, где пациенту вкалывают жуткую гадость, чтобы в страшных судорогах отправить его на тот свет… Наш пациент ушел в потустороннюю нирвану из нирваны наркозной, ушёл в сладких снах и грёзах. Это было верхом гуманизма для него… и не только для него.

И всё же…

— Как ты мог… как ты мог… — будто заведённый талдычил я ему в полубреду, оцепеневший и разбитый.

— Я просто исполнял свой долг, — скромно ответил Иннокентий Булыгин. — Есть такое слово — надо!

На прощание он крепко пожал руку доктору Дебейки-ну. Тот полез было обниматься и целоваться с Кешей, всё стараясь дотянуться до его дрожащих губ своими старческими синюшными губами. Это был синдром! синдром заложника, который привыкает к своему захватчику, привыкает до обожания и готов лобызать его, если только появляется шанс… да и без шанса. Дебейкин полюбил Кешу. Кешу нельзя было не любить.

Но всё же он отстранился от поцелуев. Он был не столь сентиментален, как олигархи, которым здесь вставляли новые половые железы, селезёнки и надпочечники.

Мы сели в машины.

И долго ещё с порога клиники неслось нам вслед:

— До встречи! Если прихватит чего, не стесняйтесь, приходите, вырежем в лучшем виде, это я вам, как лучший хирург мира обещаю… до скорого-го-го-ого-ого!!!

Я думал, мы помчимся вниз, скрываться от полиции.

Но Кеша приказал водиле гнать повыше,'к снегам. У первого же огромного сугроба он остановил машину, быстро и нервно разоблачился, на бегу, срывая с себя то одно, то другое… и голым прыгнул в снег. Он почти утонул в сугробе и минут десять барахтался в нём, как медведь. Добрый и большой русский мишка, вернувшийся в эту обасурманившуюся, но родную снежную землю.

Швейцария! Нет я всё равно недолюбливал эту страну.

…Подлые средства массовой дезинформации ровно через неделю сообщили, что операция по омоложению матёрого старика-демократа прошла успешно, что Ухуельцин уже почти пришел в себя, только не может никак вспомнить, кто он такой и откуда его привезли. Санитарка, пожелавшая остаться неизвестной, поведала, что русский больной за эту неделю выпил весь спирт в клинике и ей нечем протирать скальпели и клизмы. А всемирно известное «светило» медицины сэр Дебейкин сообщил прессе, что пациент чувствует себя превосходно и при надлежащем мониторинге проживёт ещё лет двести. Прогрессивный мир рукоплескал чудо-доктору. Не рукоплескали только мы с Кешей. Мы начинали просто люто ненавидеть медицину.