среди редких еловых перелесков. Впереди, выше

одиноко протягивались в ярком небе гряды совсем

лысых гор.

Вот, как бы в крайний и последний раз,

чахлый ельник впереди начал редеть, а за

ним торчали ровные, палимые

солнцем склоны в жидкой, серой траве.

Над этими склонами возлегли гряды громадных

кудрявых облак. Как живые, взирали они.

Я отвечал на их взоры, и вот на моих глазах

облачный пух в одном месте своего состава

уплотнился в дивно блистающий кристалл

— белоснежный, крупный, зернистый.

Через миг я понял, что это — глава белого

волхва, который, древний, как

мироздание, и вечно юный, волхвует там, в

ясном эфире.

Никогда еще он не открывался мне так въявь

и в такой близи, в такой страшной близи.

С чудной радостью двинулся я к нему

навстречу; и вскоре из-за облачного покрова

выступил целый сонм его собратьев по волхованию.

Тут я почувствовал перед собой обитель небожителей;

а этот мир облак, прямо уже как

бы путь мне застилавший, представлялся на

рубеже тех небесных чертогов смутными

обителями, подобными

«limbo» [6] древних верований.

Позади же на меня все так же широко дышали,

таясь в сизой мгле, глубины ущелий и лощин.

И как храм рассекается светящимися столбами

пыли, так и они сверху донизу пересекались

огромными косыми тенями, тенями

светоносными, что спускались с парящего

за тучами дальнего солнца.

Наконец, за перепутьем на краю

крутизны, я вступил в совсем уже

нагой мир, мир мертвенно-белого

тумана. Ничего не видать было

больше вне темневшей впереди дороги,

что вилась по буроватым травяным буграм.

Да из тумана грозно вздымались

временами острые тиары [7] все тех же

белых чародеев. Явно было, что

здесь — их полновластное царство.

Так вот где скрывалась бездна мира!

И уже ничем от нее не укрыться: ужас

объемлет, и вольно и прохладно

дышится в предвечном

воздухе, в «бытности хаоса довременной».

Чуть слышно и томно влечет струя

млечно-свежей, зеленым мрамором

отливающей влаги. Неизмеримые

кручи в утреннем солнце и светлой

тени возвышаются дымчатыми и

светозарными призраками. Свежо,

чисто блестит бледным блеском

весь окрестный край. Как юные витязи,

веселы, праздничны эти гордые и

мощные крутояры. Нежат они и холят,

став вокруг нее тесным кругом

и укрыв ее в этой изложине, как в

тихой колыбели, эту нетленную и

сочную влагу озера,

как цветущую красавицу-сестру.

И вот среди этих обрывов,

вооруженных еловой хвоей, словно

копьями и гребнями шлемов,

буйно резвым скоком выбрасывается

иной ликующий

сын этого утра и этой земли:

то — поток, рвущийся вниз, в бездну.

Его призвание — не бережная охрана

святыни нетления: он чистый и легкий

дух в своей нежной, снежной

пене, — но как широко и роскошно

разметывается он ею во все стороны!

Радость его — радость нетленного,

вольного и бурного полубога.

Это отрок Сигурд, [9] что гуляет в

вешней дубраве

и ничего не боится, и все сделать

вправе. Да, он ринется вниз,

хоть в беспредельные пучины,

но вечно пребудет свеж и горд.

А всем слабым теням, которые

увлечены будут туда же в его

порыв, и в гибели не нарадоваться будет

на его ясную красу!

На пути моем вырос мир непонятного,

неведомого величия. И непреложно

сказалось, что всему конец, дальше

двинуться некуда. Впереди было

нечто необъятно-великое, ужасающе

мрачное и белое. Все оно как бы

волновалось: это было целое море в

бурю, да и шумело-бушевало что-то

непрестанно в его глубине, а в то же