От возбуждения Харитонов закашлялся. Кто-то из толпы подал ему железную кружку с водой, которую минер залпом выпил. Не успев отдышаться, он начал тараторить снова, благо, остальные потрясенно молчали.

– Это как в том романе, про который нам товарищ геолог рассказывал! Про подводную лодку "Пионер"! А этот, гнида – он как инженер Горелов! Предатель, враг народа, которого к нам на лодку внедрили, чтобы ее немцам сдать!

В конце рассказа Харитонов распалился не на шутку и принялся размахивать руками, пытаясь подойти к Мартынову с явным намерением нанести ему какое-нибудь увечье. Двое матросов схватили минера под руки и оттащили обратно.

Я тупо молчал, не понимая, что от меня хочет Гусаров в этой ситуации. Причем тут я? Но почти все смотрели на меня, ожидая, видно, каких-то важных слов.

– Эээ, – промямлил я. – А что Мартынов может сказать в свое оправдание?

– Извиваться будет, сучий сын! – завопил Харитонов. – Кулацкое отродье, знаю я таких как он! Затаили злобу на Советскую власть до поры, до времени…

– Уведите его вниз, – скомандовал Гусаров, имея в виду минера. – Пусть остынет. Компоту ему налейте, что ли… Или нет, пусть Фащанов водки выдаст пятьдесят грамм.

Харитонова увели, после чего подозреваемый в диверсии Мартынов слегка приободрился. Я тоже наконец смог задуматься над случившимся и теперь понял, для чего меня вызвали. Как же, шпион! И если на борту есть сотрудник НКВД, командиру проще умыть руки и заставить поработать меня, так сказать, по профессии. Ну и дела! Я в поисках помощи поглядел на Вершинина, но тот только пожал плечами: дескать, не знаю, что тут делать.

– Кхм… Наверное, первым делом надо отвести… эээ… товарища Мартынова куда-то для допроса. Может быть, в нашу каюту? Александр, ты не возражаешь?

Сашка не возражал. Мартынов, услышав, как я назвал его "товарищем", еще более приободрился и смог встать, чтобы самостоятельно пройти вместе с выделенными для его "конвоирования" комендорами Костогоровым и Поцелуйко. На скуле у "шпиона" красовалась ссадина и кровоподтек. Смышляков ухватил Мартынова за рукав и спросил, указывая на рану:

– Голова не болит? Не кружится?

– Нет, товарищ комиссар, – боязливо улыбнулся Мартынов. – Там и крови-то не было почти.

– Ладно, идите.

На некоторое время в рубке не осталось никого, кроме нас троих: меня, командира и Смышлякова.

– Неприятный случай, – сказал комиссар после недолгого молчания.

– Да уж, – коротко кивнул Гусаров. – Что думаете, Владимир Давидович?

– Ничего не думаю, – признался я. – Так все это неожиданно… А вы что скажете? Все-таки как с человеком с Мартыновым знакомы гораздо более моего.

– Нормальный матрос, ничем не выделался среди других. Ну, может быть, к учебе более расположен… Любознателен.

– Шпионская черта? – усмехнулся Смышляков.

– Тогда можно будет с десяток человек в шпионы записать, – я покачал головой. – Вон хоть Вершинина. Как он лодку изучал с первых дней! Скажем, что диверсию готовил? Нет, это не тот путь.

Гусаров выглядел немного удивленным. А что он ждал? Что я выхвачу наган, выведу Мартынова на палубу и расстреляю? Так и наган у меня отобрали еще на берегу.

– Считаю ваш подход правильным. И, раз уж у нас на борту сотрудник наркомата внутренних дел, ему и карты в руки, так сказать. Проведите расследование, сделайте выводы, а потом уж все вместе будем думать и решать.

Я тоже кивнул и отправился в нашу каюту. Костогоров стоял в коридоре, рядом с дверью, вроде как часовой. Внутри Вершинин поил Мартынова какао. Лицо у торпедиста было раскрасневшееся – не то от горячего напитка, не то он только что с жаром говорил Сашке о своей невиновности.

– Ну, успокоился? – буркнул я, не зная толком, с чего начинать. Несколько раз мне приходилось допрашивать мелких жуликов – барыг с базара, карманников, проворовавшихся продавцов. Как правило, люди это были ограниченные и сильно испуганные, а если передо мной настоящий шпион, то это человек хитрый, ловкий и опытный. Хотя… положа руку на сердце, я не верил, будто этот парнишка на самом деле наш тайный и коварный враг.

– Успокоился, т-товарищ капитан! – Мартынов заискивающе поглядел на меня снизу вверх. Вопреки своему утверждению, он еще слегка трясся – или же затрясся, как только вошел я. Даже кружку с недопитым какао поставил на столик.

– Мне уйти? – вежливо спросил Вершинин.

– Как хочешь. Мне ты не помешаешь.

– Все же пойду. Надо на мостик наведаться, еще не был сегодня…

Мы остались одни.

– Как тебя зовут-то? – спросил я, доставая в задумчивости из кармана папиросы. Потом спохватился, вспомнив, что курить здесь нельзя. Эх, жалко. Сейчас бы мне как следует затянуться не помешало.