— Как оно, дракон?

— По-разному, — втерев бычок в каблук, ответил я. — Жизнь — как арбуз. штука полосатая. Но в целом — ничего. А у тебя как?

— Тоже ничего. Строю помаленьку в силу своего разумения и умения новый справедливый мир.

— И что, вытанцовывается?

— Слава Силе.

— Забавно, наверное, себя демиургом ощущать? — спросил я безо всякой иронии.

— Ответственно, — ответил он очень серьёзно. После чего показал самокруткой на банку: — Ну что, дракон, отметим встречу?

— Само собой, — отозвался я с готовностью.

Тут же сдвинул кружки, вырвал зубами из банки резиновую пробку и, сверяясь с выпуклыми рисками на стекле, разлил по сто. А Лёха тем временем, вытащив из-за голенища широкий черкесский кинжал, ловко порубал хлеб и сало. Затем взял одну кружку, понюхал и спросил:

— Шило, что ли?

— Шило, — подтвердил я.

Покачав обескуражено головой, он поднялся, дошёл до кострища, снял с крюка и принёс котелок. Плеснул воды в свою кружку, быстро накрыл её ладонью и передал котелок мне. Не имея привычки спирт разбавлять, я поставил котелок на стол.

— Даже запивать не будешь? — удивился Лёха.

— Занюхаю, — ответил я храбро. И поднял кружку: — Ну что, Алексей Батькович, будем здоровы?

— Будем, — пообещал великий.

Мы чокнулись и выпили.

Лёха закусил солидным бутербродом, а я быстро заткнул отдачу пахучею горбушкой. Затем мы какое-то время прислушивались к себе, ждали, когда расползётся жар по венам, а когда колокольчики зазвенели, пошёл и разговор.

— Что-то от тебя, дракон, Силой тёмной веет, — заметил Лёха. — Неужели в тёмный стан переметнулся?

Я обиженно фыркнул:

— За кого ты меня держишь, Алексей Батькович? Нет, конечно. Просто в кармашке артефакт чужой лежит. Вот и вся разгадка.

— Стало быть, по-прежнему с нечистью воюешь?

— Это обязательно. Кому-то ведь надо этот мир улучшать.

— Ты только шибко-то не старайся. А то оно ведь как: чем его бойчее улучшают, тем он гаже становится.

Сообразив, куда он клонит, я строго погрозил ему пальцем:

— Ты, Алексей Батькович, пончик-то с булочкой не путай.

— Что имеешь в виду? — прищурился великий.

— Не гоже с больной души на здоровую грех перекидывать.

— Это чья же больная-то? Моя?

— Ну а то чья же. Твоя, конечно. Даром, что ли, свалил отсюда так резко.

В такой неприкрытой дерзости был, конечно, определённый риск, но я посчитал его оправданным. И. надо сказать, не ошибся. Лёха ничуть не обиделся, воспринял мою откровенность как должное, и только одно спросил:

— Осуждаешь, дракон?

— Зачем? — пожал я плечами. — Каждый в своём праве. Да и кто я такой, чтоб великого осуждать? Нет, я не осуждаю твой поступок. Но я его и не одобряю. Уж извини.

То ли Лёха не так меня понял, то ли я выразился не совсем ловко, но великий зачем-то стал оправдываться.

— Я же, дракон, не просто так сбежал, — сказал он, отведя в сторону глаза. — Я мечту осуществил заветную, новый мир построил с нуля. Мир, в котором нет зла, хулы и горя. Понимаешь?

— Чего ж тут не понять. Понимаю, конечно. Только скажи, почему ты сюда постоянно возвращаешься, если у тебя там всё так замечательно?

— Почему? А потому что… Разливай.

В этот раз я налил по сто пятьдесят. Великий последовал моему передовому опыту, и свой спирт бадяжить не стал. Тосты мы друг другу простили, просо молча чокнулись и дёрнули. Поморщились, как положено, покрякали, а затем Лёха, мастеря себе ещё одну самокрутку, продолжил прерванный разговор:

— Такое дело дракон. Мир, что я там учудил, преотличный, доложу я тебе, мир. Ни печалей житейских его обитатели не знают, ни страданий душеных, ни болезней телесных. Ничего такого. И солнце там… — Он ткнул уже изготовленной «козьей ножкой» в тяжёлое небо. — Такого вот непотребства сроду у меня там не бывает. Не допускаю. Слежу.

— И трава там у тебя зеленее, — хмыкнул я. — И вода мокрее.

Лёха сунул сигарету в зубы, умело сдвинул её в угол рта и пьяно кивнул:

— Да, представь себе, мокрее. Всё у меня там вот так вот. — Он оттопырил и показал мне большой палец. После чего, внезапно помрачнев лицом, оторвал этот большой палец с характерным хрустом и отбросил в сторону. — А только счастья нет. И любви никакой нет. Пустота одна.

— Забавный ты, Алексей Батькович, всё-таки человек, даром что великий, — сказал я, с живым интересом наблюдая за тем, как быстро отрастает из его рваной раны новый палец. И с лёгкостью слегка опьяневшего существа стал выдавать на-гора прописные истины: — Откуда счастью взяться там, где горя нет? А любви как вырасти без ненависти? Ты сам-то рассуди. Идеал, он только в уме штука живая и тёплая, а на практике — мёртвецкий хлад. Отчего, скажи, предки ваши из райских кущ улизнули? Дураки, думаешь, были? Отнюдь. Счастья захотели, вместо сытости тупой. Да они и людьми-то только тогда по-настоящему стали, когда взяли на душу первородный грех. Да? Нет?