Заклятья древние, казалось, узнавались

Им, им одним опять — и колебали мир.

Так! Все мы помнили — но волил он и деял.

Как зодчий тайн, Хирам, он таинство посеял

И Море Медное отлил среди двора.

«Не медли!»— звал он Рок; и зову Рок ответил,

«Явись!»— молил Сестру — и вот — пришла Сестра.

Таким свидетельством пророка Дух отметил.

Мечты ли власть иль тайный строй сердечный,

Созвучье молчаливое певцов,

Иль нежный серп над белизной зубцов,

И встречный звон, и луч заката встречный,

И рдеющий убор многовенечный

Церквей и башен, или дух отцов

Двоих путеводили пришлецов

На кладбище обители приречной,—

Но вечер тот в душе запечатлен.

Плыл, паруса развив, ковчегом новым

Храм облачный над спящим Соловьевым;

А за скитом, в ограде внешних стен,

Как вознесенный жертвенник, молила

О мире в небе Скрябина могила.

Обуреваемый Париж! Сколь ты священ,

Тот видит в облаке, чей дух благоговеет

Пред жертвенниками, на коих пламенеет

И плавится Адам в горниле перемен.

То, как иворий, бел, — то черен, как эбен, —

Над купиной твоей гигантский призрак реет.

Он числит, борется, святыни, чары деет…

Людовик, Юлиан, Картезий, Сен-Жермен —

О, сколько вечных лиц в одном лице блистает

Мгновенной молнией! — Моле, Паскаль, Бальзак…

И вдруг Химерою всклубится смольный мрак,

И демон мыслящий звездой затменной тает:

Крутится буйственней, чем вавилонский столп,

Безумный легион, как дым, безликих толп.

Кто б ни был ты в миру — пугливый ли отшельник,

Ревнивец тайных дум, спесивый ли чудак,

Алхимик, некромант или иной маньяк,

Пророк осмеянный, непризнанный свирельник,—

Перед прыжком с моста в толпе ль снуешь,

бездельник,

Бежишь ли, нелюдим, на царственный чердак,—

Мелькнет невдалеке и даст собрату знак

Такой же, как и ты, Лютеции насельник.

Всечеловеческий Париж! В тебе я сам

Таил свою любовь, таил свои созданья,

Но знал консьерж мой час стыдливого свиданья;

В мансарде взор стремил сосед мой к небесам;

Двойник мой в сумерках капеллы, мне заветной,

Молился пред моей Мадонной неприметной.

Родная речь певцу земля родная:

В ней предков неразменный клад лежит,

И нашептом дубравным ворожит

Внушенных небом песен мать земная.

Как было древле,— глубь заповедная

Зачатий ждет, и дух над ней кружит…

И сила недр, полна, в лозе бежит,

Словесных гроздий сладость наливная.

Прославленная, светится, звеня

С отгулом сфер, звучащих издалеча,

Стихия светом умного огня.

И вещий гимн, их свадебная встреча,

Как угль, в алмаз замкнувший солнце дня,—

Творенья духоносного предтеча.

Скрипят полозья. Светел мертвый снег.

Волшебно лес торжественный заснежен.

Лебяжьим пухом свод небес омрежен.

Быстрей оленя туч подлунных бег.

Чу, колокол поет про дальний брег…

А сон полей безвестен и безбрежен…

Неслежен путь, и жребий неизбежен,

Святая ночь, где мне сулишь ночлег?

И вижу я, как в зеркале гадальном,

Мою семью в убежище недальном,

В медвяном свете праздничных огней.

И сердце, тайной близостью томимо,

Ждет искорки средь бора. Но саней

Прямой полет стремится мимо, мимо.