Как часто бывает в таких случаях, доктора не сразу нашли. Ни домашнего доктора Пушкиных, И. Т. Спасского, ни лейб-медика Арендта, известного хирурга, сопровождавшего Александра I в походах, не оказалось дома. Данзасу посоветовали поехать по соседству в Воспитательный дом. Он так и сделал. Нашел там акушера, доктора Шольца. Дорогой заехали еще за доктором Задлером. В начале седьмого часа оба доктора вошли в кабинет, где лежал Пушкин. Там же были Данзас и Плетнев. Наталья Николаевна тоже была около мужа. Пушкин попросил всех выйти и, оставшись наедине с докторами, сказал им:

– Плохо со мной…

Врачи его осмотрели. Доктор Задлер уехал за инструментами. Пушкин громко, внятно спросил Шольца:

– Что вы думаете о моей ране? Я чувствовал при выстреле сильный удар в бок и горячо кольнуло в поясницу. Дорогою шло много крови. Скажите откровенно, как вы находите рану?

Шольц не скрыл, что рана опасная.

– Скажите – смертельная?

Шольц и этого не стал отрицать, но прибавил, что, может быть, Арендт и доктор Спасский будут другого мнения.

– Благодарю вас, вы поступили со мной, как честный человек, – сказал Пушкин, потер лоб и прибавил: – Надо мне привести в порядок мои домашние дела…

Он помолчал и прибавил:

– Кажется, крови много идет…

Доктор переменил компресс, спросил, не хочет ли он видеть друзей.

Точно в ответ на это Пушкин обвел глазами полки с книгами, окружавшие его диван, и сказал:

– Прощайте, друзья…

Потом спросил:

– Вы думаете, что я и часу не проживу?

Доктор его разуверил и спросил, не позвать ли из соседней комнаты Плетнева.

– Да. И я хотел бы Жуковского.

Теперь Пушкин знал, что смерть пришла.

К семи часам приехали Арендт и Спасский. Рано утром явился Даль. Его никто не звал, он пришел сам, как врач, как друг. Не отходил от умирающего.

Пушкин был рад ему. Сразу обратился к нему на «ты», чего раньше не делал.

Все три доктора всеми силами старались спасти раненого, облегчить его страдания. И все делали вещи медицински губительные. У больного было сильное внутреннее кровоизлияние от перебитых кишок, вен, костей, а ему давали каломель и касторку, поили холодной водой, давали глотать лед, вертели, перекладывали его.

Ранение было настолько тяжелое, что вряд ли и современная медицина могла его спасти. Но теперь умеют облегчать страдания. Тогда не знали анестезирующих средств.

Своего домашнего врача Пушкин встретил теми же словами:

– Плохо мне…

Спасский попробовал его обнадежить. Пушкин сделал рукой отрицательный жест, показывавший, что он ясно понимает свое положение:

– Пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от нее, в чем дело, она не притворщица, она должна все знать.

Из жалости к ней он старался скрыть от нее свои страдания, но безнадежности своего положения скрывать не хотел. Тоже из жалости. Боялся, что ее будут осуждать за равнодушие к нему. В нем до конца не угасало желание оградить ее репутацию от злых кривотолков.

«Пушкин беспокоился за жену – люди заедят ее, думая, что она в эти минуты равнодушна к нему… Это решило его сказать ей об опасности», – писал Тургенев из квартиры Пушкина за четыре часа до его кончины неизвестному: «Опять призывал жену, но ее не пустили, ибо, после того, как он сказал ей – Арендт меня приговорил, я ранен смертельно, – она в нервическом припадке лежит в молитве перед образами» (29 января 1837 г.).

Арендт оказался не только старшим врачом, но и посредником между умирающим поэтом и Царем. С царями связаны многие важные моменты в жизни Пушкина. Такова была эпоха. Таково было царственное положение, которое он сам занимал.

Арендт после первого осмотра спросил Пушкина

– Я еду к Государю. Не прикажете ли ему что сказать?

– Скажите, что я умираю и прошу прощения за себя и Данзаса. Он ни в чем не виноват.

Больше ничего. Никаких просьб о семье. Все свидетели, стоявшие около него, так приводят его слова, обращенные к Царю.

Возвращения Арендта Пушкин ждал с нетерпением. Говорил:

– Жду царского слова, чтобы умереть спокойно.

Арендт не нашел Царя в Зимнем дворце. Государь был в театре. Лейб-медик поручил камердинеру доложить Царю, когда он вернется, о положении Пушкина. Вернувшись из театра, Царь отправил к Арендту фельдъегеря с письмом, в которое была вложена короткая, писанная карандашом записка к Пушкину. Лейб-медик должен был показать ее умирающему и вернуть Царю.

«Я не лягу, я буду ждать ответа Пушкина», – писал Николай Арендту. Пушкину Царь писал: