Как только старик закончил гневную речь, из-за двери послышался глухой шум. Дверь-зеркало распахнулась, и оттуда опрометью выбежал секретарь-телохранитель. Он пронесся к выходу, и Митя осторожно заглянул в открытую дверь. Там на полу корчился в судорогах тощий господин. Изо рта у него хлопьями шла пена, а глаза были выпучены, как у вытащенной из воды рыбы. Над эпилептиком с брезгливым выражением лица склонился старик. Вернулся секретарь, бегавший за помощью. За ним шел человек с квадратным непроницаемым лицом. Предстоял вынос тела, и Митя предпочел избавить себя от траурного зрелища.

На асфальтовой дорожке около домика стояла темно-синяя «Ауди». Ее хозяина уже спускали с крыльца. Опытные хранители тела вставили ему в зубы короткую палку и несли осторожно, как музейную ценность. Митя отправился прочь от этого странного места, где безвредные на вид старички помыкают сильными мира сего и доводят их до приступов эпилепсии. В голове у него стояло эхо визгливого крика старика. Митя был уверен, что тот обладает гипнотическими способностями и может легко внушать чувство сильного страха и ужаса.

Он был рад, что ушел оттуда. Старик был совсем не тем, за кого себя выдавал. Было в нем что-то… необъяснимое. Будто нереальное. И, несмотря на панамку, — мефистофельское. Митя догадался, что старику нужен камень, который лежал у него, Мити, дома в потайном закоулке старого комода. Если верить словам инфернального старика, это тот самый камень, который принадлежал когда-то княжему дому Рюрика, а потом мирно почивал восемь веков в Мати-Сырой Земле. Он не дался в руки археологам, значит, ждал кого-то определенного, и не Митя им теперь владел, а камень владел Митей…

Тут он вспомнил, что находка лежит вовсе не дома в тайнике, а в кармане брюк. Митя достал камень и стал смотреть в его прозрачную глубину. Он увидел маленькую точку в центре треугольника, быстро растущую и заглатывающую его целиком. Подчинившись ее безграничной власти, Митя снова уплыл в безмятежное море забвения.

Но море не хотело его принимать. Его волны с легким шорохом настойчиво гнали его назад, и он не мог им сопротивляться. Скоро он понял, что никакого моря вокруг нет, а певучие волны лишь привиделись ему в грациозном обмане грез. Только нежный шорох был настоящим. Это шелестела на вечернем равнинном ветру высокая, густая трава, окружавшая его со всех сторон. Он сидел на зеленом бархатистом ковре недалеко от дуба, под которым лежали его вещи — рюкзак и сумка с этюдником. В руке он держал камень и пристально смотрел в него.

Митя встряхнулся, сбрасывая набежавший сон, и осмотрелся вокруг. Солнце спускалось к горизонту, тени удлинялись, равнина медленно вечерела и выцветала. На часах была половина девятого, но ему казалось, что он очень долго и крепко спал — целую вечность, и ему снился удивительный сон, в котором он прожил этот день во второй раз, и совсем по-другому.

Он поднялся с земли, спрятал камень поглубже в карман, подхватил вещи и отправился в обратную дорогу.

Около дома его встретил отдающий вандализмом сюрприз. Аккуратной пешеходной дыры в заборе больше не существовало. Вместо нее неприветливо ощерилась огромная брешь, в которой легко могли разминуться два броневика. Выломанные доски лежали в стороне. Навстречу Мите вылетел Сережа с восторженным воплем аборигена прерий. Возбужденно размахивая руками, он ввел его в курс дела. Оказалось, пролом в заборе — работа Эдика, темной личности с третьего этажа, занимавшейся бизнесом. Сегодня Эдик переполошил весь дом, приехав на новой машине (Мите показалось, что он уже слышал сегодня об этом). Его сопровождали два огромных пацана со страшными лицами (выражение Сережи). Они-то и управились с забором за пару минут, в запале отхватив от него лишние метры. Потом Эдик заперся с ними дома, а шокированной общественности, шатавшейся по двору, выставил полящика водки на обмыв.

Все это Сережа радостно вывалил перед Митей и, вцепившись в него мертвой хваткой, потянул к застолью. Сбоку дома горел костер. Заправлял всем Матвей. Рядом с ним на куске бревна сидел Егор Пантелеймоныч, худосочный, но жилистый пенсионер с беспокойным характером. Мирная жизнь на заслуженном отдыхе была для него сущим мучением, поэтому он подался в оппозиционеры. Вступил в Партию недовольства режимом (ПНР — в народе недовольных партийцев называли пионерами) и даже занял какой-то мелкоответственный партийный пост.

Напротив Пантелеймоныча сидели два юных создания: Илья, студент девятнадцати лет, обитавший на шестом этаже с больной матерью, и девушка, изящно расположившаяся на куртке ухажера. Митя знал ее имя — Анна. Иногда встречая ее, он каждый раз поражался тому, с какой легкостью красота находит дорогу в убогие места, вроде их пропащего двора, и одаряет собой увечные души этих мест.

— Просим к нашему шалашу, — закричал изрядно хмельной Матвей. — Будешь почетным гостем на именинах сердца. Фужер гостю!

Мите вручили полный стакан. Он свалил в стороне свою туристическую поклажу и подчинился этикету. Выпив за долгую жизнь Эдиковой машины, подыскал местечко на траве и приготовился влиться душой в теплую компанию мирно вечеряющих соседей.

Пахло печеной картошкой и огурцами. Матвей выкопал из углей несколько картофелин и, обжигаясь, перебросил Мите. Пантелеймоныч отломил для него полбатона хлеба и достал из пакета несколько пузатых, пупырчатых огурцов.

— Как твоя голова? — спросил Матвей.