Мне бы попрощаться, но нелепость ситуации и его изменившийся облик ошеломили меня всерьез и надолго.

— Зайдите завтра в приемную, Петр Петрович, я подписал вашу просьбу о дополнительном оборудовании. Евгений Степанович все утвердит, вот увидите…

— Раньше бы… — вырвалось у меня.

— Ох, непримиримый Петр Петрович, Петр Петрович, — покачал головой. — У каждого в жизни свои гирьки, свои мерки. Для вас — поздно, для меня — в самый раз.

— Мерки разные, а дело одно. — Опять же с какой точки зрения посмотреть. — С точки зрения пользы дела, — и спохватился, что говорю словами Виктора Сергеевича.

— Вот, вот. Как раз с этой точки зрения и следовало экономить.

Меня уже «несла нелегкая»: — Экономить следовало на… Хотя бы не брать напрокат ходячий кибернетический шкаф. Интересно, как вам удалось его выторговать и во что это обошлось институту?

— Хоть я не обязан отчитываться перед вами, но могу сказать — это не стоило нам ни копейки. Кибернетический двойник проходил у нас испытания по договоренности с институтом кибернетики.

Даже тон голоса у негр изменился. Появилось что-то дребезжащее, будто лопнула какая-то деталька, и в то же время голос стал мягче. Но я не забывал обо всем, что было между нами:

— А зачем вообще он вам понадобился?

— Нам? Это еще Виктор Сергеевич договаривался с академией и кибернетиками.

Я поверил. Сразу. Конечно, задумка Слепцова. Вспомнился разговор с ним о сигоме…

— Эх, непримиримый Петр Петрович, — повторил он и заглянул мне в глаза. — Что мы вообще знаем друг о друге? Разные у нас мерки и к делам, и к людям. Вот для вас главное: талантливый — не талантливый. Так ведь неталантливых большинство. Выходит, если их природа обделила, так и люди должны обделять? Что же, по-вашему, им делать в жизни?

— Искать свое место. Как в учебнике диамата написано — по способностям. Во всяком случае, не лезть в науку. — Хотелось добавить: «И тем более в руководящее кресло», но наткнулся на его взгляд и осекся. Это был взгляд бродячей собаки, ожидающей удара. Что это с ним? Неужели так подействовал уход жены? Значит, и этот «перевернутолицый» кого-то любил, был кем-то обижен и надломлен… Странно прозвучали его слова: «Что мы вообще знаем друг о друге»…

Я заметил, что у него оторвана верхняя пуговица на сорочке, рукав моднейшего пиджака из особой серебристой ткани испачкан мелом. Никогда прежде я не видел малейшей небрежности в его одежде, он всегда был надраен и отглажен, как манекен в витрине Дома моделей.

Нас толкали входящие и выходящие покупатели, кто-то сбоку проворчал насчет «наилучшего места для беседы», и я обрадовался его ворчанию, как подсказке.

— Извините, Владимир Лукьянович, что задержал вас. Завтра зайду в приемную за бумагой.

— До свидания, Петр Петрович…

Выйдя из гастронома, я увидел в толпе его спину. Ошибиться я не мог — наимоднейшая серебристая ткань пиджака и авоська, набитая продуктами. Он шел скособочившись и волоча ноги, будто ему повредили позвоночник.

Проклятая интеллигентская мягкотелость таки шевельнулась во мне. «Может быть, в другое время и поговорим по-другому, — подумал я. — Что-то забудется, что-то прояснится…»

Я не мог знать, что вижу его в последний раз…

Прошло меньше месяца — и я в очередной раз оказался в знакомой приемной. Вместо Веры меня встретил белобрысый молодой человек, стройный, вежливый, приветливый. В его приветливость не верилось. У молодого человека были точные, рассчитанные движения и жесты. Угадывалась длительная тренировка.

Как только я назвал себя, он ответил «пожалуйста» и указал рукой на обитую дерматином дверь.

За директорским столом сидел человек лет пятидесяти с лишком, в очках с толстыми линзами. Углы рта у него были уныло и как-то брезгливо опущены. Он не заводил церемоний, коротко поздоровался, сказал:

— Попрошу подробно рассказать о ваших взаимоотношениях с директором и особенно с его заместителем Кулебой. Ваши слова будут записываться.

Он нажал кнопку невидимого мне магнитофона, помещенного, наверное, в ящик стола, и послышался шелест пленки, как бы подчеркивающий, что здесь не любят терять времени напрасно.

Дверь кабинета наполовину открылась, пропустив Олега Ильича… Он взглядом испросил у сидящего за столом разрешения присутствовать и сел сбоку, вне моего поля зрения Может быть, так у них было принято. Его приход не смутил меня, скорее разозлил — после нашей последней встречи у речного вокзала осталась какая-то настороженность, недоговоренность, и к сближению она не располагала.

Я рассказывал только то, о чем меня просили, — только о взаимоотношениях с директором и Кулебой, не упоминая о своих выводах и оценках. Пусть сами их делают.