Всегда боялся тьмы. Она наплывает, подступает с невыносимой болью. Костер угасает…

Я попал в снежную яму с гладкими стенами. Выбраться из нее невозможно. Ударив руками и ногами изо всех сил по белому насту, я услышал далекий голос:

— Вот и хорошо, что вы очнулись.

Голос был вполне реальный, он звучал из яви, но снежная яма вокруг меня не исчезала. Вот над ее краем появилась темная фигура. Белый туман понемногу рассеивался. И уже можно различить, что это не снежная яма, а больничная палата. Надо мной склонилась сестра, приподняла подушку вместе с моей головой, поднесла к губам чашку:

— Выпейте, пожалуйста.

Напиток был горьковатый, обжигал губы и язык, но подействовал благотворно. Туман, застилающий глаза, окончательно рассеялся. А вот язык и губы слушались плохо, голос звучал как чужой:

— Долго я здесь? Что со мной?

— Второй день. Был нервный шок, перенапряжение. Наверное, оно накапливалось уже давно. А разрядились вы, как лейденская банка, — сразу.

Я вспомнил события последнего дня. Тотчас послышалось предупреждение.

— Не подымайтесь так резко. — Что случилось в институте? Девушка, лаборантка… Она жива? — Жива. Успокойтесь. — Где она? — Здесь, в больнице ученых. Ниже этажом. Скоро поправитесь и навестите ее.

Значит, Таня не может поправиться раньше меня. Такой вариант сестра исключает.

Я сел на кровати. Перед глазами заплясали искрящиеся снежинки. Встать на ноги не мог.

Ласковые руки, высунувшиеся из белой метели, уложили меня.

— Спокойнее, голубчик, нельзя же так сразу. Отдохните. Я задремал, повторяя как заклинание: «Жива, жива… Таня жива…». Когда проснулся вторично, почувствовал себя значительно лучше. Сестра снова принесла напиток с каким-то сильным стимулятором, чай с сухариками, кашу.

Я поел. Силы возвращались ко мне. Сумел встать на нетвердые ноги, накинул халат. Палату покачивало, как корабль в легкий шторм.

— Упрямец какой! — с одобрением заворчала сестра. — Ладно уж, провожу вас к вашей девушке. Обопритесь на меня. Да не бойтесь, я сильная.

Мы спустились по лестнице на нижний этаж, прошли по длинному коридору. Навстречу в накинутом на плечи белом халате шел грузный мужчина с широкими, будто наклеенными бровями и лицом цвета красноватой меди. Да ведь это академик Михайленко, по слухам — друг Евгения Степановича, один из вице-президентов академии. Что ему здесь нужно?

Академик, задумавшись, направился было к выходу, но случайно поднял на меня взгляд и остановился:

— Не ходите сейчас к ней. Завтра. Еще лучше — послезавтра.

Откуда он знает, кто я и куда направляюсь? Виделись всего раз во время посещения им института. Виктор Сергеевич тогда привел его в нашу лабораторию, представил сотрудников, сказал о каждом несколько слов. Но мог ли он запомнить меня? Чепуха! Он ежедневно видит сотни таких… Голова закружилась сильнее. Не до головоломок! Сейчас есть дела поважнее. Я спросил:

— Как она?

— Лучше, но очень слаба. Болят раны. Если бы не Василий Георгиевич…

«Кто это Василий Георгиевич? — подумал я. — Наверное, дядя Вася».

Академик между тем отстранил сестру, взял меня под локоть. Я уперся:

— Хотя бы взглянуть. — Нет! — почти крикнул он. — Но, позвольте, вы же не врач, — начал злиться я. — И вообще… — «При чем здесь вы?» — хотел спросить, но он опередил меня: — Я отец Тани. «Ну да, вот оно что, Таня Михайленко, дочь академика Михайленко. Вот откуда она знает начальство, их детей и внуков…»

Больше я не сопротивлялся. Послушно шел с ним, — продолжая думать: «…А я обижался, что не приглашает в дом. Ларчик открывается просто. Какой же я осел! Вот почему она так болезненно реагировала, когда я рассказывал о профессорской дочке, поившей меня чаем».

Академик довел меня до моей палаты, слегка подтолкнул: — Поправляйтесь. Завтра зайду за вами, вместе ее навестим. Не успел я улечься в постель, как в дверь палаты тихо постучали. Уже знакомая мне сестра просунула голову: — К вам посетитель. Можете принять? В палату с портфелем в руке вошел следователь Олег Ильич, кивнул как старому знакомому, развел руками:

— Извините, Петр Петрович, служба. Придется задать вам еще несколько вопросов, чтобы закончить следствие об убийстве академика Слепцова. Помнится, вы говорили, что полиген Л должен был вызвать активизацию умственной деятельности у шимпанзе, и высказывали опасение, что он не подействовал так, как планировалось. В связи с этим были дополнительные вопросы на защите диссертации…

— Помню, — сказал я. — Лучше бы не помнить,

— Я сделал выписки из лабораторного журнала, — продолжал он. — Но остаются некоторые неясности. Как вы думаете, почему шимпанзе решил убрать Слепцова?