Шрифт:
— Видишь, какая трагедия произошла недалеко от хутора Алюк, — сказала бабушка.
— Да, — сказал Гера и долго молчал. Потом сказал: — А про Степана Бондаря здесь ничего нет.
— Тут вообще мало названо людей, — сказала бабушка. — Автор воспоминаний Дмитрий Арефьев да командир Василий. Но командир Василий убит, а Дмитрий Арефьев умер. Воспоминания он писал еще тридцать лет назад.
Гера опять задумался. Где же теперь узнать про Степана Бондаря? А вдруг он еще живой? Или — его родные? Только где их искать?
— Бабушка, ты когда вернешься с курорта?
— Не скоро. А что?
— Пошли бы мы вместе с тобой в поход. И чтобы обязательно через хутор Алюк.
— Пригласи ребят.
— Да я уже приглашал. Они выбрали совсем другой маршрут. Хотят все узнать про Гузана.
— Значит, плохо убеждал.
— Что я мог? Говорил: пойдемте. И все. Толком-то сам ничего не знаю. В записке не сказано.
— Так это на одной ее стороне. А на обороте читал?
— На обороте? — Гера даже рот раскрыл, глядя на бабушку.
Как он сразу не догадался! У записки-то две стороны. И, может, на другой все разъясняется. Но ведь она — под стеклом.
— А мне ее покажут, бабушка?
— Конечно, скажи — интересуешься.
— Пойдем со мной.
— Э нет, дружок. Добивайся сам. Не привыкай, чтоб подносили на блюдечке. Действуй самостоятельно.
Самостоятельно… Гера простился с бабушкой и вышел на шумную улицу, а бабушкины слова продолжали звучать для него: «Действуй самостоятельно!»
Они звучали сейчас, как боевой приказ. И это было понятно: он же хотел разведать о боевых партизанских делах.
Он немедленно направился к старинному трехэтажному зданию музея — с каменными завитушками над окнами — и храбро ступил на мраморное крыльцо. И уже открыл стеклянную дверь, но подумал: «Самостоятельно-то самостоятельно, а все же лучше с кем-нибудь из ребят. Хотя бы вдвоем. Вроде как делегация от класса».
Кому же можно довериться? Пожалуй, самый подходящий — Толстый Макс. Один раз они вместе уже разглядывали записку. А когда обсуждали маршрут, Толстый Макс поддержал Геру. Гера это запомнил. Кроме того, их связывала теперь общая тайна — месть жалобщику Семену. И сидят за одной партой. Да и живут близко…
Короче, Герка помчался за Максимом Швидько.
Что же было на обороте записки?
Толстый Макс сидел без рубашки на балконе своего третьего этажа и загорал.
— Эге-ге! — крикнул Гера снизу. — Спускайся, дело есть.
— Чего еще? — Макс свесился через перила, что-то жуя.
Он вышел из подъезда в серых брюках и коричневой рубашке навыпуск, что-то еще дожевывая. Гера вспомнил, что сам давно не ел — ведь сразу после уроков пошел к бабушке.
— Что у тебя? — кивнул он в надежде на то, что Швидько поделится.
Но не тут-то было. Толстый Макс и в школе никого не угощал, хотя на каждой перемене ел что-нибудь вкусное. И сейчас он тоже молча вынул из кармана конфетину в блестящей обертке, развернул и отправил в рот. У Герки потекли слюнки.
— Ладно, — сказал он, стараясь не глядеть на Макса. — Слушай, какое дело.
Но, выслушав Геру, Швидько разочарованно помычал.
— Да ну, еще топать куда-то в такую жару. — Он поглядел на небо, с которого действительно вовсю шпарило солнце.
— Недалеко же тут, — начал агитировать Гера. — Рядом музей. И тень всю дорогу, если под деревьями шагать.
— Да ну, — опять затянул Швидько и вдруг бодро спросил: — А мороженое купишь?
Гера торопливо ответил, будто готовился сам предложить, да еще не успел:
— Спрашиваешь!
Швидько оживился:
— Ну тогда пошли. Только учти: пломбир в шоколаде. Я другого не ем.
Он еще торговался, этот пучеглазый толстяк!
— Ладно, — уверил Гера. — В шоколаде.
И вот они снова в том зале, где выставлена огромная пушка и висит сабля Кочубея. А в углу, на столике под стеклом…
Можете представить, с каким волнением приближался Гера к этому столику с партизанской запиской! Он словно боялся, что взглянет сейчас, а записки уже нет. Но она была на месте.
— Видишь? — шепотом спросил Гера.
Толстый Макс оглянулся на дверь, около которой сидела на стуле дежурная, седая женщина в черном платье, и потрогал руками стеклянную крышку. Крышка не открывалась.