Но Зелигман покачал головой:

— В случае с человеком возраста Казалиса, — когда он начал учиться у меня, мистер Квин, анализ не является обязательной процедурой. Казалису в 1931 году было сорок девять лет — в таком возрасте психоанализ крайне редко дает успешные результаты. Весь проект с его учебой выглядел сомнительным из-за возраста. Я предпринял эту попытку только потому, что Казалис с его медицинским прошлым интересовал меня, и мне захотелось провести эксперимент. Простите, что прервал вас...

— Но вы все-таки анализировали его?

— Да, анализировал.

Эллери склонился вперед.

— И что с ним было не так?

— А что не так с любым из нас? — отозвался Зелигман.

— Это не ответ.

— Это и есть ответ, мистер Квин. Мы все демонстрируем невротическое поведение.

— Вы злоупотребляете вашим Schufterei [145] , если я правильно употребляю это слово.

Старик довольно рассмеялся.

— Я снова спрашиваю вас, герр профессор: какова была скрытая причина нервного расстройства Казалиса?

Зелигман молча попыхивал трубкой.

— Этот вопрос и привел меня сюда, потому что мне известны лишь поверхностные факты. Казалис рос в бедной семье. Он был одним из четырнадцати детей. Он отказался от своих родителей, братьев и сестер, когда богатый человек помог ему получить образование, а потом отказался и от своего благодетеля. Мне кажется, все в его карьере указывает на патологическое честолюбие, постоянное стремление к успеху — включая брак. Хотя Казалис всегда оставался верным профессиональной этике, его человеческая биография свидетельствует о расчетливости в сочетании с неутомимой энергией. А затем, на вершине карьеры, — внезапный срыв. Это наводит на размышления.

Старик ничего не сказал.

— После Первой мировой войны Казалис лечился якобы по поводу контузии. Была тут какая-нибудь связь, герр профессор?

Но Зелигман продолжал молчать.

— А что последовало за этим срывом? Казалис отказался от практики — одной из самых прибыльных в Нью-Йорке, — позволил жене повезти его в кругосветное путешествие, очевидно, начал поправляться, но в Вене, столице психоанализа, произошел новый срыв. Первый приписали переутомлению? А чему приписать второй, случившийся после увеселительного круиза? Это снова наводит на размышление! Вы лечили Казалиса, профессор Зелигман. Что было причиной его нервных расстройств?

Старик вынул трубку изо рта.

— Вы просите меня, мистер Квин, сообщить информацию, полученную мною в результате профессиональной деятельности.

— Веский довод, профессор. Однако можно ли говорить об этике молчания, когда молчание само по себе безнравственно?

Зелигман не казался обиженным. Он отложил трубку.

— Для меня очевидно, герр Квин, что вы приехали сюда не столько за информацией, сколько за подтверждением выводов, к которым вы уже пришли на основе каких-то неполных данных. Сообщите мне ваши выводы, и, возможно, мы найдем способ решения моей дилеммы.

— Хорошо. — Эллери вскочил, но тут же сел снова, принуждая себя говорить спокойно. — В возрасте сорока четырех лет Казалис женился на девятнадцатилетней девушке после долгого периода, посвященного исключительно работе, во время которого он избегал личных отношений с женщинами, хотя вся его профессиональная деятельность была связана с ними. В течение первых четырех лет их брака миссис Казалис родила двоих детей. Доктор Казалис не только лично вел медицинское наблюдение за женой во время беременностей, но принимал и первые, и вторые роды. Однако ни один ребенок родов не пережил. Спустя несколько месяцев после гибели второго ребенка у Казалиса произошел нервный срыв, и он забросил акушерство и гинекологию, чтобы больше никогда к ним не возвращаться. Мне кажется, профессор Зелигман, что, какие бы отклонения ни имелись у Казалиса, их кульминация наступила в родильном доме.

— Почему вы так думаете? — пробормотал старик.

— Потому что... Профессор Зелигман, я не могу говорить, используя термины вроде «либидо» [146] , «мортидо» [147] и «эго» [148] . Но я обладаю определенным знанием человеческой природы в результате многолетних наблюдений, которые подталкивают меня к определенным выводам.

Я обратил внимание на тот факт, что Казалис повернулся спиной к своему детству. Почему? Его детство прошло с матерью, которая постоянно была беременной или возилась с малышами, с отцом-чернорабочим, постоянно делавшим беременной его мать, и кучей других детей, постоянно препятствовавших его желаниям. Я задал себе вопрос: не ненавидел ли Казалис своих родителей, братьев и сестер и не чувствовал ли из-за этого вину перед ними?

Учитывая избранную им карьеру, я снова задал вопрос: нет ли связи между его ненавистью к материнству и специализацией, непосредственно с ним связанной? Нет ли связи между ненавистью к многочисленному потомству родителей и решением посвятить себя науке, способствующей появлению детей на свет? Ненависть, вина — и защита от них. Я просто сложил два и два. Это дозволенный метод, герр профессор?

— Ваш математический метод приводит к излишним упрощениям, mein Herr, — ответил Зелигман. — Но продолжайте.