Медичи нагнулся послушать тощего субъекта рядом с собой, потом выпрямился, слегка улыбаясь, и произнес:

— И разве существовал когда-нибудь обычай, чтобы монарх принимал петиции от своих крестьян в собственном Большом Зале?

— Никогда! — прохрипел Бурбон. — Но ныне наш благородный монарх ставит этот сброд впереди нас! И это, мой досточтимый герцог, только самые крупные из ее гнусностей и жестокостей, излитых на обычаи страны. И это пока она только дитя! Что она натворит, милорд, когда вырастет!

Он остановился перевести дух, затем мотнул головой и прокричал:

— Нет, дорогой дядя! Вы должны свергнуть ее!

— Да, — проговорил Медичи.

— Да, — провозгласили другие лорды.

— Да, — прокатилось, нарастая по всему залу, пока слово не вышло законченным, выкрикиваемое каждой глоткой снова и снова. — Да, да, да!

— А я говорю — нет! — проревел Логайр, поднимаясь во весь свой рост и во всю ширь, выглядя больше королем, чем герцогом.

Голос его стал только чуть спокойнее, падая словно колокольный набат.

— Она — сюзерен. Капризная — да, и горячая и своевольная, и норовистая. Но это же изъяны юности, ребенка, которого надо научить, что есть пределы его власти. Мы должны ныне показать ей те пределы, кои она преступила. Сие мы можем сделать, и ничего более. Наше дело не требует дальнейших действий.

— Женщина не может править мудро, — прошептал советник Медичи, и Медичи подхватил:

— Мой дорогой и добрый кузен, бог не создал женщину мудрой в делах правления.

— Да, дорогой дядя, — подал свою реплику Бурбон. — Почто она не дает нам короля? Пусть выходит замуж, если желает, чтобы этой страной хорошо управляли.

Род гадал, не был ли Бурбон разочарованным женихом. В нем было что-то неотчетливо развратное и совсем ничего романтического.

— Она правит по праву! — прогрохотал Логайр. — Она крови Плантагенетов, носивших корону сей страны с ее рождения. Как, дорогой племянник, ты столь легко забыл вассальную присягу, данную тобой славному имени?

— Династия разлагается! — прошептал блеснув глазами советник Бурбона.

— Да! — проревел Бурбон. — Кровь Плантагенетов стала жидкой и скисла, дорогой милорд.

«Ах, так, — подумал Род, — он больше не дядя…»

— Ослабела от ран, милорд! — напыщенно продолжил Бурбон. — Ослабела до того, что больше не смогла зачать для управления страной мужа, только женщину, отпрыска-девчонку с бабьими настроениями и прихотями! Род Плантагенетов иссяк и исчерпал себя, ныне нужна новая кровь для наших королей!

— Кровь Бурбонов? — поднял бровь в презрительной улыбке Логайр.

Лицо Бурбона побагровело, а глаза выпучились. Он начал было что-то плести, когда гладко вмешался голос Медичи.

— Нет, дорогой кузен, не кровь Бурбонов. Какую нам пожелать кровь для трона, кроме самой благородной на всем юге?

Логайр уставился на него, кровь отхлынула с его лица от шока и ужаса.

— Я не стану! — прошипел он.

— Да, милорд, мы это знаем, — гладко продолжал Медичи. — И все же нам нужна добрая кровь и человек добрый и решительный, человек молодой, дабы знал, что надо сделать и не колебался бы сделать сие.

Он повысил голос.

— Какой нам надобен король, кроме Ансельма, сына Логайра?

Голова Логайра дернулась, словно от пощечины. Он замер, лицо его побледнело до воскового цвета и приняло сероватый оттенок. Он потянулся за спину полупарализованной рукой, хватаясь за кресло — возраст тяжко упал на его плечи.

Он опустился на край кресла, тяжело опершись на подлокотник. Его рассеянный взгляд отыскал сына, а затем медленно прошелся из стороны в сторону.

— Злодеи, — прошептал он, — проклятые подлые злодеи! Так вы похитили у меня сына…

Подбородок Ансельма вызывающе вздернулся, но в глубине глаз затаились вина и страх.

— Нет, милорд, я был с ними с самого начала.

Пустой взгляд Логайра снова отыскал его.

— Но ты, даже ты… — Голос его усилился. — Ну да, ты, более, чем когда-нибудь, прежде всего ты!

Теперь вперед шагнул Дюрер, прочь от Логайра, чтобы занять свое место рядом с Ансельмом, его улыбка расширилась в победную ухмылку.

Глаза Логайра постепенно сфокусировались на нем. Их взгляды встретились и не отпускали друг друга.

По залу пробежал легкий шорох, когда советники вытянули шеи, чтобы лучше видеть.